Так что, простившись с вождем кошачьего ополчения, Картер не стал заглядывать в хрустальный дворец; он вышел из Келефаиса через восточные ворота и направился по полю к домику, приютившемуся под сенью раскидистых дубов. Вскоре он достиг живой изгороди, двинулся вдоль нее и какое-то время спустя очутился у кирпичной сторожки. Когда он дернул дверной молоток, к нему вышел не разряженный в пух и прах дворцовый лакей, а низкорослый старик в простой одежде, говоривший по-английски с легким корнуоллским акцентом. Старик пропустил Картера в сад, где все — породы деревьев, тенистые дорожки, планировка эпохи королевы Анны — напоминало об Англии. У двери дома, по обеим сторонам которой восседали на крыльце каменные коты, Картера встретил привратник в ливрее и с бакенбардами. Он проредил гостя в библиотеку, где сидел в кресле у окна Куранес, правитель Ут-Наргая и небес вокруг Серанниана. Он глядел в окно на рыбацкую деревушку и мечтал, чтобы в комнату вошла няня и выбранила его за то, что он не готов ехать на чай к викарию, хотя карета уже подана и матушка сердится.

Завидев Картера, Куранес, облаченный в наряд, какой носили в Лондоне в дни его юности, тепло приветствовал гостя, ибо всякий англосакс из мира яви был для него другом, пускай даже он родился не в Корнуолле, а в Бостоне, штат Массачусетс. Они долго вспоминали былое, и обоим нашлось, что сказать, поскольку и тот, и другой Принадлежали к числу искушенных сновидцев — людей, сведущих в тайнах мира грез. Что касается Куранеса, он побывал в пучине за звездами и, по слухам, единственный сохранил рассудок после такого путешествия.

Наконец Картер заговорил о том, что его волновало, спросил у хозяина про Кадат и про все остальное. Куранес не знал местонахождения Кадата или чудесного города, однако ему было известно, что с Великими лучше не связываться и что Другие Боги не брезгуют никакими средствами, когда защищают божеств Земли. Он многое узнал о Других Богах в отдаленных уголках космоса, особенно в тех палестинах, где не существует формы и где изучают загадки бытия разноцветные газы. Фиолетовый газ С’Нгак открыл ему суть ползучего хаоса Ньярлато-тепа и советовал всячески избегать бездны, где пребывает во мраке демонический султан Азатот. Словом, подытожил Куранес, если Древние не пускают Картера в закатный город, безопаснее всего отступиться и прекратить попытки проникнуть туда.

Куранес даже сомневался, что Картер чего-либо добьется, попади он, паче чаяния, в заветный город. Он сам долгие годы томился по Келефаису в долине Ут-Наргай, по свободе, ярким краскам и буйству жизни, лишенной всевозможных пут, ограничений и условностей. В итоге он очутился в этом городе, стал королем окрестных земель, познал свободу — и что же? Яркие краски быстро потускнели, свобода опротивела, буйство утомило до последней степени. Он правил долиной Ут-Нар-гай, но не находил в этом ничего привлекательного и тосковал по Англии, какой та запомнилась ему по детским впечатлениям. Он отдал бы все свое королевство за плывущий над корнуоллскими холмами звон колоколов, променял бы тысячу минаретов Келефаиса на островерхие крыши деревушки поблизости от того дома, где родился. И потому Куранес сказал гостю, что город, который тот ищет, может не оправдать ожиданий, и лучше ему оставаться манящей, но несбыточной мечтой. В бытность человеком из плоти и крови Куранес часто навещал Картера и знал, что Рэндолф Картер горячо привязан к своей родине — холмистой Новой Англии и, случить ему оказаться оторванным от нее, зачахнет от тоски.

Он предложил Картеру поучиться на его, Куранеса, собственном примере, заявил, что рано или поздно тот перестанет думать о чем-либо, кроме запавших в душу мест: будет видеть мысленным взором огонек маяка Бикон-Хилл, шпили и извилистые улочки архаичного Кингспорта, двускатные крыши колдовского Аркхема, благословенные луга, долины с каменными изгородями, белые домики среди деревьев. Однако Картер не пожелал внять совету друга, и когда они расставались, каждый был убежден, что прав именно он. Картер вернулся в Келефаис и стал дожидаться прибытия в порт черной галеры из холодного и сумеречного Инкванока, галеры, в жилах моряков и купцов с которой течет кровь Великих.

Однажды вечером, ведомая сигналами маяка, долгожданная галера вошла в гавань, пристала к берегу, и вскоре в приморских тавернах появились, поодиночке и компаниями, люди, лица которых в точности воспроизводили черты божественного лика, высеченного в склоне Нгранека. Картер не спешил, присматривался и прислушивался, сознавая, что раскрывать немногословным северянам свои замыслы было бы несколько неосторожно, равно как и расспрашивать их о холодной пустыне; кто знает, каковы они по складу характера, эти отпрыски Великих? Северяне ни с кем особо не общались, в тавернах выбирали укромные уголки, сидели всегда вместе, пели песни неведомых земель или рассказывали друг другу длинные истории на языке, которого никто, кроме них, не понимал. О чем говорилось в тех песнях и историях можно было, впрочем, догадаться по слушателям, взгляды которых выражали благоговение и восторг.

Черная галера простояла в порту Келефаиса ровно неделю. Моряки провели это время в тавернах, а купцы — на городских рынках. Картер попросился на борт перед самым отплытием, назвался рудокопом и заявил, что хочет добывать оникс. Никто не усмотрел в подобном намерении чего-либо необычного или подозрительного. Галера представляла собой не корабль, а прямо-таки произведение искусства: ее построили из тика с вкраплениями черного дерева и золота; стены каюты, в которую поместили пассажира, были завешены шелком и бархатом. Наутро капитан приказал распустить паруса и поднять якорь. Отлив подхватил судно и повлек его в море. Стоя на высокой корме, Картер наблюдал, как постепенно исчезают из виду залитые лучами рассвета стены, бронзовые статуи и золотые минареты Келефаиса, как становится все меньше и меньше снежная шапка пика Аран. К полудню Келефаис пропал без следа — куда ни глянь, повсюду простиралась безбрежная ширь Керенарийского моря. Вдалеке виднелась ярко раскрашенная галера, похоже, державшая путь в Серанниан, где море сливается с небом.

С наступлением ночи на небосводе высыпали звезды. Кормчий правил по Большой и Малой Медведицам, матросы пели незнакомые песни, а остальные разглядывали плескавшихся в волнах рыб, что распространяли вокруг себя тусклый свет. Картер лег спать в полночь, а проснулся на заре и отметил, что солнце несколько сдвинулось к югу. Второй день плавания он посвятил тому, чтобы сойтись поближе с моряками и разговорить их. Осмелев; он начал спрашивать о холодном и сумеречном Инкваноке, об ониксовом городе, о непреодолимой горной цепи, за которой якобы лежит зловещее плато Ленг. Моряки поведали ему о своей печали, о том, что во всем Инкваноке не сыскать Ни единого кота, и виной тому, должно быть, близость проклятого Ленга. Они охотно отвечали на вопросы Картера, но едва тот упоминал холодную пустыню, сразу стушевывались, замыкались в себе и угрюмо замолкали.

В следующие дни они рассказывали Картеру о копях, на которые тот будто бы направлялся. Копей было не перечесть, ведь оникса требовалось очень и очень много: из него были возведены все города Инкванока, им торговали в Ринаре, Огротане и Келефаисе, его меняли на пользовавшиеся большим спросом товары из Трана, Иларнека и Кадатерона. Один рудник, громаднее всех остальных, располагался на крайнем севере, чуть ли не на границе холодной пустыни, существование которой люди Инкванока отказывались признавать; это из него добыли в незапамятные времена те глыбы оникса, о чьих потрясающих воображение размерах напоминали теперь зияющие пустоты в драгоценной породе. Кто вырубил те глыбы и куда их потом переправили, сказать было невозможно, однако при всем при том сочли за лучшее во избежание всякого рода неожиданностей и неприятностей оставить эти копи в покое. Моряки уверяли, что ныне там никто не появляется, за исключением воронья и легендарной птицы шантак. Картер призадумался, ему вспомнились древние предания, гласившие, что замок Великих на вершине неведомого Кадата — из оникса.