— Волшебство поддерживало не только его жизнь, но и прочность корабля. А ведь судно одряхлело еще до того, как Саксиф переправил его в моря синего мира. Теперь мы дома, чары больше не действуют. Смотри сам. — Он отковырнул кусок поручня и размял гниющую древесину в пальцах.

— Надо бы посмотреть, не осталось ли хоть чего-нибудь поновее.

В этот момент на палубу рухнула рея и подкатилась к ногам Элрика. Альбинос тут же попробовал ее ножом на прочность.

— Эта, кажется, подойдет. Бери пояс — или что там у тебя есть — и привязывайся.

Ветер свистел в щелях расползающейся обшивки. Волны с каждым ударом проламывали все новые дыры в бортах.

Команду охватила паника. Матросы попытались спустить на воду шлюпки, но те успели рассыпаться в прах, пока пираты разворачивали шлюп-балки. Кое-кто лег ничком на палубу и молился всем богам, которых мог вспомнить.

Элрик привязал себя к длинному обломку реи. Смеарган последовал его примеру. Следующая волна накрыла корабль целиком, сорвала остатки фальшборта и унесла почти всех, кто был на палубе.

Элрик набрал побольше воздуха и крепко сжал губы, чтобы не наглотаться воды. По краю сознания скользнула ироничная мысль. Похоже, после всех передряг умереть ему предстояло самой прозаической смертью — он просто утонет в море. Вскоре чувства оставили его, и он отдался на волю бурлящих морских хлябей.

…Очнулся Элрик от прикосновения чьих-то рук. Он попытался оттолкнуть их, но сил для этого не хватило. Рядом кто-то добродушно рассмеялся.

Ни грохота воды, ни воя ветра не было и в помине. Элрик чувствовал легкую качку и слышал, как волны мягко оглаживают борта. Без сомнения, он находился на каком-то корабле. Элрик открыл глаза и тут же зажмурился — в иллюминатор било теплое желтое солнце. Над ним склонился краснощекий моряк-вилмирианин.

— Везет же тебе, братец, — сказал он.

— А мой друг? — Элрик поискал глазами Смеаргана.

— Ему досталось меньше, чем тебе. Он сейчас в каюте герцога Авана.

— Герцог Аван? — Элрик помнил имя, но никак не мог сообразить, кому оно принадлежало. — Вы подобрали нас?

— Да, вас выловили вместе с обломком реи, покрытой такими чудными узорами, каких я отродясь не видывал. Должно быть, корабль был мелнибонийский?

— Да, только очень старый. — Элрик улыбнулся, широко зевнул и провалился в спокойный сон без сновидений.

По заснеженной дороге с гор спустилась ночь. Тьма поглотила деревню, главную башню замка Вермейр и курган и дороги. Тьма таилась по углам комнат, пряталась под огромным обеденным столом в зале, висела над каждой балкой, ожидая своего часа за плечами людей, что собрались в тот вечер у очага.

Гость сидел на самом лучшем месте — на угловой пристенной скамье у огромного камина, совсем близко от огня. Хозяин замка, граф Фрейга, устроился со всеми вместе у каминной решетки, впрочем, несколько ближе к огню, чем другие. Он сидел по-турецки, положив крупные руки на колени и неотрывно глядя на пляшущее пламя, и вспоминал самый горький час в своей двадцатитрехлетней жизни — страшное происшествие, случившееся три осени тому назад во время одной из охотничьих вылазок к горному озеру Малафрена, когда тонкая стрела, выпущенная меткой рукой варвара, вонзилась в горло его отца. Фрейга помнил, как холодная жидкая грязь, насквозь пропитав штаны, леденила ноги, а он стоял на коленях возле отца, лежавшего в тростниках, и со всех сторон их обступали темные горные вершины. Волосы отца чуть шевелились в мелкой воде. А сам Фрейга чувствовал во рту какой-то привкус, странно похожий на тот, который бывает, если лизнешь бронзу, — привкус смерти. И сейчас он тоже ощущал привкус бронзы и смерти, прислушиваясь к женским голосам, доносившимся сверху.

Гость, странствующий священник, рассказывал о своих путешествиях. Он прибыл сюда из Солярия, расположенного в одной из южных долин. Даже у купцов там дома из камня, рассказывал он. А уж у баронов — настоящие дворцы, и едят они на серебре, и каждый день у них подают жаркое. Вассалы и слуги лорда Фрейги слушали, разинув рты. Сам же Фрейга, прислушивавшийся к словам заезжего гостя лишь мельком, чтобы скоротать время, хмурился. Гость уже успел пожаловаться на плохие конюшни, на холод, на то, что баранину подают к завтраку, обеду и ужину, на неопрятный вид часовни в замке Вермейр и на то, как там служили обедню. «Арианство!»[1] — бормотал он, недовольно цокая языком и крестясь. Он сообщил престарелому отцу Игиусу, что все без исключения обитатели Вермейра прокляты, ибо крещены по еретическому обряду.

«Арианство, арианство!» — вопил он. Отец Игиус, дрожа то ли от страха, го ли от холода, решил по неведению, что арианство — это происки дьявола, и все пытался объяснить, что ни один из его прихожан никогда не был одержим дьяволом, разве что однажды нечистый вселился в графского барана, имевшего один желтый глаз, а другой голубой, и баран так сильно боднул беременную женщину, что у той случился выкидыш, однако животное обрызгали святой водой, и больше никаких неприятностей оно не причиняло. Напротив, баран этот стал отличным производителем. Что же касается несчастной женщины, так она забеременела вне брака, зато после всего случившегося вышла замуж за доброго фермера-христианина из Бары и родила ему еще пятерых маленьких христиан, по одному каждый год. «Ересь, прелюбодеяние, невежество!» — бранился иноземный священник. Теперь он по двадцать минут молился, прежде чем отведать барашка, зарезанного, приготовленного и поданного на стол руками еретиков. Чего ему надо? — думал Фрейга. Он что, ожидал обрести здесь роскошную жизнь — это зимой-то? Неужели он считает их всех язычниками, без конца твердя: «Арианство, арианство!»? Да он, без сомнения, ни разу в жизни ни одного язычника не видел — ни одного из тех маленьких, темноволосых, внушающих ужас людей, что живут на берегах озера Малафрена и в дальних холмах. И, разумеется, они никогда не стреляли в него тонкими стрелами из своих языческих луков. Иначе он бы сразу научился чувствовать разницу между язычниками и христианами.

Когда гость на время замолчал, перестав наконец хвастаться, Фрейга сказал мальчику, который лежал с ним рядом, подперев голову ладошкой:

— Спой нам, Гилберт.

Мальчик улыбнулся, сел и сразу запел высоким чистым голосом:

Длинная песня, казалось, не имела конца; Гилберт начал ее с середины и остановился, не допев даже до того места, где описывалась гибель

Александра, который «по вечерним ехал холмам». Но это не имело особого значения: все прекрасно знали песню от начала до конца.

— Почему вы разрешаете этому мальчишке петь о языческом царе? — возмутился гость.

Фрейга поднял голову.

— Александр был великим правителем христианского мира.