Грязнов подал ей стакан воды.

— Я вполне понимаю ваше горе…

— Еще скажи: разделяю. Скорблю безутешно и посыпаю голову пеплом.

Грязнов метал в Турецкого раздраженные взгляды: ну сделай же что-нибудь! Турецкий хотел сказать что-то ободряющее, успокаивающее, а получилось черт-те что:

— Возможно, сами того не желая, вы стали пособницей убийцы, но…

Настя истерически расхохоталась:

— Проницательный ты мой! Осуждает он меня, жалеет, сочувствует! Да тебя самого жалеть надо. Трахала тебя твоя Верочка, а ее — мой папуля трахал, и ты, сам того не желая, по принципу транзитивности… Ну, ты в курсе.

Сосед-профессор от смущения прятал глаза, девушка-дворник, напротив, восхищенно ловила каждое слово, Турецкий стоял как оплеванный.

Грязнов все-таки вызвал наряд, и Родичеву увезли. Оперативники заканчивали паковать вещдоки преступной деятельности хозяйки квартиры, а Турецкий ушел на кухню: нестерпимо хотелось если не выпить, то хоть покурить.

А счастье было так возможно… Пригрел змеюку на своей груди… Сердце красавицы склонно к измене… Судорожно затягиваясь сигаретой, Турецкий гнал из головы глупые фразы, извергавшиеся из глубин памяти. Его колотило, он с огромным трудом сдерживал желание что-нибудь с треском разбить или набить кому-нибудь морду. Сигарета обожгла пальцы, и он, швырнув ее в раковину, тут же закурил новую.

Как она могла?! А сам ты куда смотрел, болван, дубина стоеросовая? Чем думал? Розанову грузил: не бывает такого, умницы-красавицы на серых мужиков просто так не западают, только корысть или жизненная необходимость могла заставить ее лечь к вам в постель…

— Да брось ты! — Грязнов появился на кухне с бутылкой бренди. Оперативники уже уехали, а он только что проводил понятых и, облазив по новой все шкафы, так и не нашел ничего лучшего. А друга нужно было спасать незамедлительно. — Все это просто бред растревоженного сознания, ей плохо, она и другим скорей жизнь травить. Плюнь.

— Не буду я пить, — хмуро сообщил Турецкий, с остервенением раздавливая в пепельнице очередной окурок.

— Ну, извини, ничего поинтересней тут не нашлось. Хочешь, сгоняю за «Юбилейным»? — участливо предложил Грязнов.

— Ты не понял, я вообще пить не буду. Вообще больше никогда не буду пить. Ничего.

— Зря ты так. — Грязнов повертел в руках бутылку и поставил в холодильник. — Ну подумаешь, она же не уродина какая-то, ну вешались на нее мужики. Если она своему премьеру с тобой рога наставляла, чем Родичев хуже? Тоже мужчина видный… Если бы жена твоя, мать твоих детей, тогда конечно, но она же не жена тебе.

— Да что ты заладил: жена, не жена. Я что, о верности, что ли, заикался. Пусть бы с тобой роман завела, не жалко. Но речь ведь не о преданности и однолюбии.

— Моногамии, — поправил Грязнов.

— Вот-вот. Речь о том, что она спала с двумя заклятыми врагами. Шпионила, выведывала, работала на два фронта двойным агентом.

— И много она тебе про него рассказала?

— А ничего.

— А ему про тебя? — допытывался Грязнов.

— Почем я знаю, — отмахнулся Турецкий.

— А говоришь — двойной агент. Тут у нас агент одинарный, конкретный, и то, что она вообще шпионила, тоже не факт. Ну, разложилось у нее так. Обстоятельства, понимаешь.

— Еще хуже, значит, приценивалась, разведывала, кто кого, кто сильнее, чтобы вовремя на нужную сторону переметнуться.

— Саша, тебе определенно нужно выпить. Доверься мне. Сейчас ты занимаешься мазохизмом, а мазохизм вещь для здоровья вредная, в отличие от пары грамм коньяка, который и сосуды расширяет, и нервы успокаивает.

Турецкий посмотрел на Грязнова долгим пронзительным взглядом.

— Я овладел собой. Но пить я больше не буду. — Смяв почти полную пачку «Кэмела», он навесиком отправил ее в мусорное ведро. — …И курить.

Убийца сидел в кабине башенного крана. В мощный бинокль хорошо просматривался дом на соседнем участке. На застекленной веранде разговаривали двое. Мужчина в мягком пуловере и спортивных брюках и женщина в плаще. Женщина пришла минуту назад, когда убийца уже готов был выстрелить. Она не сняла плаща и не присела, значит, это ненадолго, можно немного подождать.

Убийца взглянул вниз: уже готовый фундамент, штабеля бетонных плит, горы песка и щебенки — недостроенная дача, которую, похоже, и не собираются достраивать. В кабине на всем толстый слой пыли, на крюке болтается корыто с застывшим раствором.

До цели метров пятьсот. Видно, как во дворе переговариваются охранники, они с автоматами и готовы к бою. А их хозяин совершенно спокойно беседует на веранде с женщиной в плаще…

— Меня не интересует, что ты обо мне думаешь, — говорил Родичев совершенно спокойно, сидя в кресле и потягивая минеральную воду. — Я просил у тебя самую малость, но ты и этого не сделала. Просить я больше не стану. Ты знаешь, что я не шучу.

— Но это невозможно. — Вера была напряжена до предела. Она пришла сюда с конкретной целью: раз и навсегда покончить со своей зависимостью от этого человека. Но упорно оттягивала решительный момент.

— Что невозможно? Он не сможет наскрести мне вшивый миллиард баксов?

— Не сможет, он не бог и не царь, но даже если бы мог, не пошел бы на это. — Она знала, как и зачем это сделает. По дороге сюда она продумала, что скажет и как будет себя вести. Это будет легко, убеждала она себя. Это не может быть трудно. Нужно только нажать на курок и не думать, что перед тобой человек, живой, из плоти и крови. Перед тобой бешеное животное, от которого нужно избавиться, это не страшно, это как раздавить мерзкого отвратительного паука.

— Мне плевать на его моральные принципы, и тебе тоже придется на них наплевать. — Родичев говорит, не повышая голоса, он знает, что последнее слово останется за ним, так было всегда, так будет и впредь.

— Но где он возьмет миллиард? — Вера еще пытается взывать если не к совести, то к здравому смыслу.

…Вообще-то убийца давно уже мог выстрелить, но женщина ему почему-то нравилась, да и заказа на нее не было. Низкие серые облака ходили у него прямо над головой. Дребезжал трос, ветром раскачивало корыто с раствором. Убийца ждал. Но разговор затягивался…

— Где он возьмет миллиард?

— Элементарно, — улыбается Родичев. — Кредит под гарантии правительства.

Она качает головой, она не верит, что такое вообще могло прийти в голову здравомыслящему человеку.

— Тебя это уже все равно не спасет. — Она сознательно идет на обострение, он должен забегать, раскричаться, пусть даже ударит ее. Так будет проще. Это сработает как повод. Причины есть, причин достаточно, но поднять пистолет на человека, который сидит в кресле и попивает минералку?

И он все-таки взрывается:

— Много ты понимаешь! Я не нуждаюсь в спасении, но у меня есть некоторые обязательства перед деловыми партнерами, которые нужно выполнять, и я их выполню, а ты мне в этом поможешь. Ты и твой замечательный муженек.

— Зачем тебе это нужно? Уезжай, для этого у тебя достаточно денег. Что тебя держит здесь? — это был последний шанс. Если он сейчас согласится, поймет, что так будет лучше для всех, можно будет просто повернуться и уйти. А он уедет куда-нибудь на другой конец мира, и они больше никогда не встретятся, не пересекутся.

Но он не согласился.

…Мужчина и женщина стоят лицом друг к другу, очевидно, спор достиг апогея. Мужчина жестикулирует, он возбужден и, очевидно, зол. Женщина стоит как вкопанная, за все время их свидания она не сдвинулась с места, не сменила позы, не вынула рук из карманов плаща. У нее бледное лицо и губы слегка дрожат. Убийца рассматривает ее с удовольствием, женщина красивая. Мужчина, сделав несколько быстрых шагов по комнате, снова останавливается перед ней, и из-за его широкой спины ее уже не видно.

Убийца смотрит вниз. По-прежнему все спокойно, никто не заметил человека в кабине крана. На участок забрела собака, выбрала подходящий угол фундамента, оросила его и с достоинством удалилась. Совсем стемнело, накрапывает нудный московский дождик, а двое на веранде продолжают спорить.