Внизу, у крыльца, процокали, проплясали кони. Звякнули стремена, зазвенели взятые «на караул» часовыми ружья, и нестройные, негромкие голоса долетели до генерала. Ермолов поднял седую разлохматившуюся голову и прислушался. Затем, упершись руками о край стола, торопливо поднялся и, обмахнув на ходу сюртук, подошел к окну. Новый адъютант, назначенный взамен Воейкова, гвардии поручик Ранцев, постучал в дверь и, просовывая голову, доложил:

— Ваше высокопревосходительство, согласно приказу попечитель торговли края полковник Румпель и представители меновых дворов коллежские асессоры Швинке, Голубцов и Воздвиженский, а также чеченские, кумыкские, осетинские и прочие представители обмена.

Ермолов оглянулся. Его маленькие глаза были спокойны. Движения обычны и по-стариковски бесстрастны.

— Пусть собираются у Генриха Адольфовича. Сейчас приду, да вели, голубчик, приготовить крепкого чаю!

Меновая торговля существовала уже давно. Еще в 1806 году прежним главнокомандующим на Кавказе, графом Тормасовым, был учрежден особый отдел по обмену соли, железа и свинца на кожу, скот и коней, которыми изобиловали горы. Учрежденные для этого меновые дворы очень скоро уступили свои торговые функции чисто военным.

Купцы, перекупщики, переводчики и спекулянты работали в недавно организованных меновых дворах; одновременно с этим они были осведомителями русских, пропагандистами их деятельности. Во главе организации стоял «попечитель торговли», русский генерал с большим штатом чиновников и миссионеров-попов. Среди состоятельных людей Осетии, Кабарды, Черкессии и Чечни уже имелись награжденные царским вниманием лица. Ордена, чины, ленты и подарки, денежные суммы и процентные отчисления от оборотов торговли щедро раздавались главнокомандующим. Петербург и Нессельроде субсидировали эту организацию, внимательно изучая ежемесячные доклады попечителя о политических и экономических результатах торговли. Совещание, на которое прибыли представители горских народностей, было вызвано настоятельным требованием Нессельроде, до которого дошли слухи о том, что генерал Ермолов уже третий месяц не созывал его.

— Здравствуйте, господа, — входя в «присутственную» комнату, сказал Ермолов, на ходу пожимая руку склонившемуся перед ним советнику Швинке. Выстроившиеся у стен горцы низко поклонились генералу.

— Салам алейкюм! Не хабар?[52] — кивая им головой, спросил Ермолов, садясь рядом с Румпелем на подставленный ему Голубцовым стул. Генерал немного говорил по-кумыкски и любил показывать это горцам.

— Хабар ёк… Хамуси якши-да… аллах берекет олсун[53], — заулыбались гости, отвечая ему.

— Отур![54] — сказал Ермолов.

Заседание обменной комиссии началось. Доклад делал советник Швинке. Его слова на кумыкский и чеченский языки переводил владетельный князь поручик Мусаев. Осетинский представитель прапорщик Кубатиев, говоривший по-русски, в переводе не нуждался. Ермолов, почти не слушая Швинке, изредка оглядывал из-под густых насупленных бровей степенно сидевших горцев.

— …принимая же во внимание сугубое значение сего действия и его отменную пользу в деле распространения в крае славы о мощи российской державы и величии ее августейшего монарха, главнокомандующим войсками Кавказского корпуса угодно было предпринять следующие меры… — скучным, стеклянным голосом читал Швинке. — Первое — в целях расширения объема меновой и закупочной деятельности открыть кредит поименованным отделениям — Чеченскому — 25 000 рублей серебром, Инкушевскому — 8 000, Осетинскому — 20 000 и Дигорскому дополнительно 6 000. Кабарде Малой и Большой — 18 000, Дагестану же по обществам, рекомендованным через его сиятельство шамхала Мехти-хана, а по Аварии через посредство высокорожденной правительницы ханши Паху-Бике общий кредит предположительно обозначить в 65 000 рублей, но, буде необходимо, сумму сию дозволяется дополнительно поднять до нужного размера.

«Понравилось?» — пряча усмешку, подумал генерал, видя, как при этих словах оживление прошло по лицам представителей обмена.

— …Второе — выделить необходимые суммы из особого фонда главнокомандующего для выдачи именных вознаграждений лицам горских народов, кои особенно ревностно и полезно проводили свою работу по обмену и торговле с российскими войсками и населением края.

Третье — в виде поощрения помимо денежных наград представить к именным отличиям орденами и производству в офицерские чины наиболее благорасположенных к российской державе именитых людей народов, ведущих с русскими торговлю, обмен и прочие нужные дела. С таковых, после награждения их указом его величества, пошлин и прочих денежных поборов при торговле не взимать.

Четвертое — для усиления работы по торговле и обмену учредить школу переводчиков, для чего в крепость Грозную привезти от каждой вышеуказанной горской народности по пятнадцать подростков мужского пода (не свыше пятнадцати лет) и обучать их при гарнизонном комендантском управлении русскому языку, понятиям о великой российской державе и ее августейшем монархе, а также и представлению о русских государственных задачах на ближнем сем Востоке.

В комнату тихо вошел поручик Ранцев. Он чуть покосился на медленно читавшего Швинке, и, обойдя Ермолова, пригнувшись к его уху, шепнул:

— Лазутчик из Дагестана… от ханши…

Поручик помолчал и затем так же тихо добавил:

— Донесение из отряда полковника Пулло. — Он помедлил и еще тише сказал: — Ваше высокопревосходительство, из станицы Екатериноградской донесение с нарочным, особо важное… от генерала Розена… Князь Александр Сергеевич Меншиков от государя туда прибыл… Вам письмо от него.

Ермолов чуть нахмурился. Он знал об ожидаемом приезде князя, но так скоро… Кровь прилила к его лицу. Он не спеша забарабанил по столу пальцами, расстегнул и без того просторный воротник и, вдруг шумно поднявшись с места, сказал остановившему чтение Швинке:

— Продолжайте! Неотложные дела… — И, кивнув головой вскочившим с мест чиновникам и горцам, удалился.

Ермолов поглядел на портрет царя и усмехнулся.

Адъютант подал ему конверт со светло-голубой каемкой по углам. Генерал хотел остаться один. Он оглянулся на Ранцева, и тот, поняв его движение, вышел из комнаты. Ермолов вскрыл конверт и, развернув плотную, украшенную княжеским гербом бумагу, стал читать:

Начало было дружеское, совсем не такое, какое полагалось бы царскому послу и вельможе, ехавшему с миром в Персию, в ненавистный Ермолову Тегеран, и, таким образом, фактически отстранявшему его, Ермолова, от персидских дел и вопроса о том, быть или нет новой войне.

«Вспомнил, шельмец, как под моим началом корнетишкой скакал перед взводом», — усмехнулся Ермолов. Ему против воли было приятно, что вот этот самый Меншиков, несмотря на неблаговоление царя к Ермолову, все-таки пишет ему не сухое, официальное, но дружеское и даже несколько почтительное письмо.

«Балагур, остряк, бабник… какой он посол? Так, для очередного bon mots[55], для дамского сословия, угодить царице, рассмешить словечком царя, пустить по столице анекдот — на это он хорош, но посол?.. — генерал развел руками. — Не хороши твои дела, Алексей Петрович, — обратился он к самому себе, — уж ежели тебе на смену посылают таких забулдыг и говорунов, как князь Александр Сергеевич… Уж чего лучше, слал бы ты прямо своего братца Михаила или актера Каратыгина, те острецы еще посильней князя. Заставят посмеяться и шаха, и самого Аббаса-Мирзу… да кабы потом плакать не пришлося, ваше величество», — погрозил он портрету.