Санька, угрюмый и нахмуренный, молча поел из котелка вместе с двумя солдатами. Он искоса поглядывал на Небольсина, только что вернувшегося от маркитантской повозки и что-то жевавшего на ходу.

— Вашбродь, не хотите ли нашего, солдатского? — сказал он, указывая на котелок, в котором исходил паром жирный бараний суп.

— А что ж, с удовольствием. Не помешаю, братцы? — спросил поручик.

— Садитесь вот туточка, вашбродь, здесь потенистей будет, — отодвигаясь в сторону, пригласил его солдат, сидевший рядом с Елохиным.

— Ты, Степанчук, беги к кашевару, скажи, нехай супцу нальет погорячей да мяса положит, скажи, его благородию, полуротному, — приказал Санька.

Молодой солдат подхватил котелок, выплеснул из него остатки супа и побежал к ротной кухне, дымившей в стороне.

— А что, вашбродь, недоволен остался генерал солдатами? Не понравились ему. Осерчал на всех, и на драгун, и на пехоту, а донцов так аж со смотра вовсе погнал. И чем это ему солдатики плохи показались? — спросил Санька.

— Не потрафили, — спокойно заметил второй солдат, — вот и осерчал.

— А ведь, вашбродь, нехорошо это, ведь сегодня-завтра бой, со всем персидским войскам драться будем. Как же это так, перед самым боем и так обидеть солдата… — покачивая головой, продолжал Санька.

— Доверия нету, команды, говорит, не знаем, вовсе вроде рекрутов, значится, оказались, — снова сказал солдат, сидевший возле поручика.

— Алексей Петрович доверял, князь Смоленский, царство ему небесное, — перекрестился Санька, — доверял. И Петра Иваныч и все прочие верили, а он не доверяет, — сумрачно сказал Елохин и покачал головой.

От кухни уже шел скорым шагом молодой солдат, ступая осторожно, чтобы не расплескать суп.

— Принес? Вот и гоже. Ешьте, вашбродь, на здоровье. Наш кухарь знатный суп сготовил, — подвинул солдат к поручику котелок.

Санька сорвал виноградный лист, тщательно обтер им свою деревянную ложку и подал ее Небольсину. Поручик с удовольствием стал есть густо наперченный и действительно вкусный суп. Он медленно пережевывал мясо, куски лаваша, не отвечая солдатам и думая о том, как же сам Паскевич не понимал того, о чем говорили сейчас эти простые солдаты. Как можно было оскорбить и обидеть солдатские души перед генеральным сражением, которое ожидалось с часу на час.

— Рассерчал генерал, а за что, бог знает, — пожал плечами подошедший сзади ефрейтор.

Солдаты после сытного обеда покуривали, с удовольствием глядя на обедавшего с ними офицера.

— Верно ли, вашбродь, сказывают, персюков очень много? — поправляя серьгу в ухе, спросил Санька.

— Тысяч сорок наберется, да ведь и под Шамхором его в три раза больше нас было, — ответил поручик.

— Ох, казаки на них злые. В том бою, рассказывают, много казаки денег да шелку с коврами захватили, а один донец, тот, который ихова командера заколол, одного золота фунтов пять забрал да князь Мадатов ему за коня с седлом опять же пятьсот ассигнациями отдал.

— Начнем бой, и на нас хватит, бей только, ребята, как следует, — сказал ефрейтор.

— Эй, нет. Казакам да драгунам лафа. Они конные, первыми до лагерей доскачут, а мы когда еще пехом доберемся, — ответил молодой, бегавший за супом солдатик.

— А ты, браток, не зарься на трофеи. Солдату они ни к чему. Я вон всю Европу прошел, и в Варшаве, и в Берлине, и в Париж-городе был, на шелку спал, бархатом укрывался, шенпанское, как воду, пил, а чего осталось? Солдатская слава да вот они, Егории, — потрагивая кресты, сказал Елохин.

— Передай голос — поручика, полуротного, к командиру, — послышались голоса.

— Вас к батальонному, — приподнимаясь с места, сказал Санька.

— Спасибо, братцы, за обед. Накормили так, как не едал уже месяц, — засмеялся Небольсин, обтер платком губы и пошел к видневшемуся вдалеке командиру батальона подполковнику Грекову.

— Александр Николаевич, идемте… командир корпуса ищет вас, — сказал подполковник.

— Паскевич? На что я понадобился? — удивился поручик. — Там военный совет, офицеры все рангом не ниже майора.

— Не знаю. Требует, и спешно, — пожал плечами Греков.

И они поспешили к большой двухстворчатой палатке, разбитой посреди тенистого сада.

Там была ставка Паскевича, и в ней происходил военный совет.

У входа в палатку стояли часовые, двое ординарцев, подальше виднелись конные драгуны и восемь пушек.

— Удивлен и обескуражен, господа. Драгуны Нижегородского полка не умеют рубить, они тычут шашками, уподобляясь мужикам с вилами. Драгуны не знают перестроения в дивизионную колонну. Да как они пойдут в атаку на персидскую пехоту? Ведь еще Мюрат учил кавалерию колонной вломиться в гущу пехоты и там рубить, подавляя массой… — услышал поручик голос Паскевича.

Офицеры тихо вошли в палатку и замерли у входа.

— Ваше высокопревосходительство, я старый гусар, пяти лет от роду я уже сидел на коне, все наполеоновские войны я провел в кавалерии, и позвольте мне, коннику, лично знавшему Мюрата, сказать несколько слов, — проговорил Мадатов.

Паскевич недружелюбно глянул на него и коротко сказал:

— Пожалуйста!

Мадатов расправил пышные баки.

— Дело в том, что атаки колонной подивизионно, которые ввел в искусство войны маршал Ланн и которые только повторил Мюрат, — это уже прошлое и хорошо лишь в тяжелой коннице, которой у нас здесь нет. Да и не всегда хорошо действовал этот метод. Вспомните гибель кавалергардов под французской картечью или уничтожение наполеоновских кирасир под залпами нашей пехоты. Это было пятнадцать лет назад, а сейчас, в условиях Кавказа, а тем паче в столкновениях с персидской армией, у нас действуют колоннами поэскадронно и даже атаки конницей ведут уступами. Это для Кавказа самая подходящая форма атаки. И полковник Шабельский с его драгунами не раз успешно действовал именно так. Надеюсь, что и в сражении с Аббасом-Мирзой они своими победами докажут это.

Мадатов сел. Паскевич повел глазами по молча сидевшим офицерам. Взгляд его остановился на Небольсине, стоявшем у входа.

— Подойдите, прошу вас, сюда, — вежливо сказал он, указывая глазами, куда следует подойти поручику.

Небольсин стал возле генерала.

— Вот, господа, единственный из всех офицер, который понимал мою команду и сносно делал все перестроения со своей ротой, и делал он это только потому, что недавно прибыл из гвардии. Могу ли я надеяться на полки, не знающие новых методов пехотного боя, если у меня в отряде один лишь офицер, понимающий современный маневр?

Небольсин, не ожидавший ничего подобного, удивленно молчал, он заметил, как неприятно подействовала похвала Паскевича на остальных. Он видел, как поднялись брови у молча сидевшего Вельяминова, как строго смотрел на него Эристов и как дрогнули губы у Мадатова, не сводившего с него взгляда.

— Я предлагаю взять вас к себе в полевые адъютанты, поручик, как человека, наиболее верно понимающего мои приказания. Во время боя мне нужен такой человек, который точно и ясно передал бы, не искажая и не путая, мои указания полкам.

Одни из офицеров с неудовольствием, другие с завистью смотрели на неожиданно попавшего в любимчики Небольсина.

— Что вы молчите, поручик, или раздумываете над моим предложением? — спросил Паскевич.

— Я прошу, ваше высокопревосходительство, оставить меня в батальоне, в той же роте. Я хочу быть в сражении, в строю, вместе с солдатами и офицерами, с которыми меня сроднил Шамхор… В адъютанты я не гожусь, ваше высокопревосходительство, — твердо и очень вежливо сказал Небольсин.

Паскевич поднял глаза и уставился на него. Мадатов повеселел, и в его глазах Небольсин прочел полное одобрение. Вельяминов улыбнулся. Абхазов удовлетворенно провел рукой по усам. Генерал Сухтелен, прибывший вместе с Паскевичем, нахмурился и неодобрительно покачал головой.

Все молчали.

— Можете идти. Вы мне больше не нужны, — холодно сказал Паскевич и повернулся к Небольсину спиной. — Нет в войсках и должной дисциплины, чему первый пример — сей плохо воспитанный офицер.