— Потом! — отрезал Грязнов. — Я тебе только одно могу сказать. Мы по пояс в дерьме, и, пока нас не затянуло по самую макушку, нам придется поработать. Обоим.

— Вот так, да? А до этого мы груши околачивали?

Он внимательно посмотрел на меня.

— Саня, — тихо сказал он. — Ты прикидываешься шутом или и впрямь не понимаешь? Неужели до тебя не доходит, что, когда я говорю, что нам придется поработать обоим, я имею в виду только тебя и меня? А не два наших могущественных ведомства?

— Да ты поэт, — пробормотал я, пытаясь скрыть свое смятение.

Я начинал его понимать. Как говорил Мюллер из известного сериала, в наше время никому нельзя верить. Даже себе. Мне можно, ха-ха-ха!

— Хорошо, а Меркулов? — не сдавался я.

— А что — Меркулов? — удивился Грязнов. — Мы же договорились. Меркулову я верю. Заберем папку и поедем к нему.

— Ага, — кивнул я. — Вот и сообразим на троих.

— Можно и сообразить, — согласился Грязнов подозрительно быстро. — Коньячку захватим.

— У него есть, — успокоил я его.

Мы подъехали к дому Бероевой.

В полном, я бы сказал, гробовом молчании мы вышли из машины, вошли в подъезд, поднялись по ступенькам на второй этаж, подошли к двери квартиры Бероевой, и тут Маргарита Семеновна громко вскрикнула.

Дверь была взломана.

Мы с Грязновым переглянулись. Маргарита Семеновна вихрем ворвалась в квартиру, заранее плача и причитая. Грязнов тяжело вздохнул и последовал за ней. Молча. Я вошел последним.

Вся квартира олицетворяла собой бардак и хаос. Повсюду летал пух, который своим количеством уступал только перьям. Подушки и многочисленные, видимо, перины были вспороты, но это еще были цветочки. Ящики столов валялись на полу, дверцы шкафов были распахнуты настежь, вещи из них были разбросаны по всем комнатам, комод был выпотрошен, а посуда на кухне почему-то вся перебита. Уборки здесь предстояло на год, не меньше.

Маргарита Семеновна села прямо на пол. Сказать, что она горько плакала, значит, ничего не сказать. Она даже не рыдала. Это была гремучая смесь вселенского страдания, мировой скорби и отчаяния восточной женщины, оскорбленной в своих самых лучших чувствах. Короче, ор стоял необыкновенный.

Мы с Грязновым изрядно приуныли. Надо же, так не повезло. А счастье было так близко, так возможно. Но… кто-то нас явно опередил.

Маргарита Семеновна, наконец, встала и, как сомнамбула, заходила по квартире. Со смешанным чувством тревоги и сострадания мы внимательно за ней наблюдали.

Вдруг она остановилась и посмотрела на нас. Во взгляде ее читалось непонимание. Она словно силилась вспомнить, кто мы такие и что делаем в ее многострадальной квартире. Грязнов не стал ждать, когда она начнет спрашивать нас, кто мы такие, и сказал:

— Спокойно, Маргарита Семеновна. Милиция уже здесь. Посмотрите, все ли на месте? Если они искали что-то конкретное, в данном случае это может быть та самая папка, то драгоценности ваши и деньги они вполне могли не тронуть.

— Да, — сказала она. — Конечно. Но я уже вижу.

— Одну минуту, — прервал ее Грязнов и подошел к телефону.

Набрав номер своей конторы, он назвал адрес Бероевой и вызвал дежурную оперативно-следственную группу. А потом снова повернулся к женщине.

— Слушаю вас, Маргарита Семеновна.

Бероева стала называть похищенные вещи и примерную их стоимость. Кто-то нехило поживился. Общая сумма похищенного уже перевалила за двести тысяч долларов, а Маргарита Семеновна и не собиралась останавливаться. Меня так и подмывало попросить ее забыть о своих проблемах и материальных потерях, с тем чтобы поинтересоваться насчет папки. Что касается Грязнова, то он будто забыл, зачем мы сюда приехали. В смысле — за чем. Он словно соскучился по своей работе, и, глядя на него, можно было заключить, что его вообще-то хлебом не корми, дай только за ворами и грабителями погоняться. В сущности, наверное, так и было, но мне никак не удавалось забыть о том, что мы с ним в этот исторический, так сказать, момент искали рыбу покрупнее. Я молчал, изнывая от желания заикнуться насчет папки, которую уже начинал ненавидеть, но тут, на мое счастье, речь зашла как раз о ней.

— Кажется, все, — закончила Бероева долгое перечисление своих потерь. — Сейчас я принесу вам вашу папку.

— Как?! — воскликнули мы с Грязновым в один голос.

Она посмотрела на нас удивленно:

— Разве не за ней вы приехали?

— Да, но мы думали…

Она кивнула.

— Не думаю, что они догадались распороть пальто.

— Пальто? — переспросил Грязнов.

— Воробьев собственноручно зашил папку под подкладку моего старого осеннего пальто, — объяснила она — Зашил он крепко, но из рук вон некрасиво, впрочем, я и не собиралась его носить. Он говорил…

— Где пальто? — не выдержал я ее многословия.

Слава посмотрел на меня с укоризной.

Она царственно повернула свою голову и холодно посмотрела на меня, будто спрашивала: кто это? А потом снова обратилась к Грязнову и с этой секунды имела дело только с ним. Я понял, что могу хоть на уши встать, — больше для этой ослепительной женщины я не существую. Все мужчинское во мне поникло от огорчения.

— Он говорил, — повторила она, будто и не слышала моего хамского вопроса, — что, если ко мне нагрянут воры, это не страшно. Все, что они унесут, можно или найти, или заново купить. Но если пропадет папка, то по последствиям своим это будет намного хуже. Что-то он еще говорил, но я сейчас не могу вспомнить. Вам принести папку?

— Да! — завопил я.

Она даже глазом не моргнула. Стояла и смотрела на Грязнова. Тот вежливо ей улыбнулся.

— Будьте так любезны, пожалуйста, — медоточивым голосом попросил он.

Мне стало противно, словно я съел таракана. Ладно, потерпим. Еще и не такое терпели.

Она вышла из комнаты. Грязнов мне подмигнул. Я показал ему большой палец. Почти сразу в комнату вернулась Маргарита Семеновна. В руках у нее действительно было пальто. Не скажу, чтобы старое. Могу даже сказать, что совсем не старое. Новое, одним словом. И потрясное.

— Здесь она, здесь, — сказала Бероева. — Распороть нужно.

— Турецкий, займись, — приказал мне Грязнов, и я ошарашенно на него посмотрел. Что это он командует? А потом понял: он говорит то, что приятно слышать Бероевой.

Я плюнул и бросился на кухню — за ножом. Здесь, как я уже сказал, тоже был погром, поэтому мне пришлось потрудиться, прежде чем я нашел нож — огромный, острый, сантиметров под тридцать. Когда, сжимая его в руке, я вернулся в комнату, Маргарита Семеновна попятилась. Но быстро взяла себя в руки и небрежно вручила мне пальто. Едва не рыча от нетерпения, я принялся кромсать подкладку.

Папка была зеленого цвета. Я хотел уже раскрыть ее, но Грязнов меня остановил.

— Одну минуту, — сказал он. — Маргарита Семеновна, у меня к вам серьезная просьба.

— Да, конечно, — с готовностью кивнула она.

— Скоро сюда подъедет оперативная группа. Вам, вполне естественно, будут задавать вопросы. Отвечайте на них обстоятельно и как можно более полно. Но ни в коем случае не упоминайте папку, которую вы нам только что вручили. Договорились?

— Но почему?! — удивилась Бероева. — Впрочем, это ваши проблемы. Папку я вам дала, а вы, будьте добры, найдите мне мои драгоценности и остальное.

— Могу вас заверить, что дело ваше будет под моим особым и неусыпным контролем, — заявил ей Грязнов. — Еще раз прошу вас никому не говорить ничего об этой папке. Дело это государственной важности. И, поймите меня правильно, это просто в ваших интересах.

— Да о какой папке вы мне все время талдычите? — раздраженно воскликнула Бероева. — Знать ничего не знаю о какой-то папке. Кто я, по-вашему, — секретарша?!

— Очень хорошо, — широко улыбнулся ей Грязнов. — Просто замечательно. Значит, здесь мы с вами нашли полное взаимопонимание.

Мы составили протокол об изъятии, вернее, добровольной выдачи папки на стольких-то листах, но более подробный перечень находившихся в них документов и материалов решили отложить до приезда в Генпрокуратуру. И стали ждать прибытия в квартиру Бероевой дежурной оперативно-следственной группы.