В некоторых камерах поменяли замки. Некоторые боксы и палаты переоборудовали и отремонтировали, так что в них можно было жить не хуже, чем в гостинице.

Раньше в Ильинском «спеце» содержалось более ста шестидесяти человек. Но психзаключенных вдруг стали распределять по другим заведениям, так что к девяностому году осталось не больше пятидесяти человек.

Кого отправили в Казанскую зону, кого в тот же Ташкент, кого — в спецпсихзону под Луганском.

Главврач Федор Устимович объяснял перемену перестройкой. «Во всей стране полным ходом идет перестройка, а мы чем хуже?» — говорил он оставшимся двум врачам — остальных уволили за ненадобностью — Ивану Кошкину и Федору Полетаеву.

«Мы сделаем из Ильинского рай на земле, — любил хвастаться Кузьмин, когда подвыпьет. — И все объясняется чем? А тем, что у нас появился богатый покровитель, богатый спонсор, как модно нынче говорить…» Что за спонсор, Кузьмин не уточнял, но врачи и медсестры, как и контролеры-санитары, не могли не замечать, что довольно часто в Ильинское стали наезжать не совсем обычные люди.

Не комитетчики из «пятерки», курирующие в стране медицину, а военные. Специально для одного приезжающего генерала оборудовали рядом с кабинетом Кузьмина две комнаты, обставив их импортной мебелью и мебелью народных смоленских умельцев, увешав стены акварелями и картинами, оставшимися от «сумасшедшего» творчества двух диссидентов-художников, которых волна демократии наконец-то освободила из Ильинского, признав здоровыми.

Еще на третьем этаже была оборудована лаборатория, довольно неплохо оснащенная аппаратурой, преимущественно импортного производства, по химическому анализу и синтезу химических соединений. Эта лаборатория была создана для главврача, Федора Устимовича, и в лабораторию Кузьмин никого не пускал, за исключением Вани Кошкина — крепко пьющего, чрезвычайно жестокого врача-психиатра, который проводил свои эксперименты над заключенными психами, тренируя на них свои гипнотические способности.

Иван Кошкин около недели гипнотизировал через стену ординаторской одного умственно отсталого и вполне безвредного психа, бывшего дворника, безобидного вора-клептомана Гошу. И результаты были поразительными. Лишь только врач Кошкин садился напротив стены и начинал сверлить ее своими черными глазами, как клептоман Гоша начинал отчаянно стучать в стену, умоляя, чтобы он перестал его гипнотизировать.

А Кошкин страшно радовался своим феноменальным способностям. Это что-то совершенно новое в парапсихологии: гипноз сквозь препятствие. Своим странным даром Кошкин и занимался большую часть времени, когда бывал на работе. Жил он, как и остальные врачи и медперсонал с охраной, рядом с бывшим монастырем, в небольших двухэтажных домиках.

Кошкин и Полетаев с удивлением наблюдали, что один генерал по фамилии Ваганов неустанно проявляет чрезмерную заботу о содержащихся в спецзоне: о питании, санитарном состоянии. Одним словом, этот высокопоставленный генерал вникал во все тонкости. А странным было то, что он был не только не из МВД, но даже не был связан с Пятым управлением. Правда, врачи и обслуживающий персонал находили объяснение, пусть и не слишком правдоподобное, заботе генерала.

Неподалеку от Ильинского располагался полузаброшенный военный аэродром, который, начиная с 1989 года, стал оживать. На аэродроме появились «миги», которые по утрам всех будили своими тренировочными полетами. А после девяностого года стал активно строиться ранее небольшой, а теперь весьма обширный и многоэтажный военный городок.

Неподалеку от аэродрома строили что-то вроде летного училища, или училища для спецназовцев, или еще какое-то учебное заведение для военнослужащих.

Во всяком случае, в ДОСах жили офицеры младшего и среднего командного состава вместе с женами и детьми. Офицеры целыми днями занимались повышением боевой и политической подготовки, устраивая раз в три месяца показательные стрельбища, а раз в полгода проводились учения при участии БМП, БТР-70 и прочей военной техники.

На учениях непременно присутствовал генерал-майор Ваганов вместе со свитой, а свита у него, как ни странно, состояла тоже из генерал-майоров. Так что минимум раз в три месяца Ваганов заглядывал в Ильинское. И эту спецпсихзону в Ильинском Ваганов ласково и шутя называл своей дачей, любимой смоленской резиденцией…

За колючей проволокой Ильинского в последний год стало происходить нечто странное и необъяснимое.

Появился новый заключенный — некто Василий Найденов, далеко не дурак и не псих. Видимо, считали Полетаев и Кошкин, он здесь скрывался от правосудия. Кажется, Найденов был связан с зарубежными разведками, но демократия и здесь помогла; как Горбачев вызволил Сахарова из Горького, так и Найденова не осудили за уголовные или политические преступления, а милостиво признали невменяемым…

Комната, где проживал Найденов, располагалась под самым куполом бывшего храма. И эта тюремная камера была высшего европейского образца: телевизор, холодильник, два компьютера, стеллаж с книгами по физике и математике. Пушистые ковры на полу и стене, два черных кожаных кресла.

Найденову, бывшему конструктору из коломенского КБ, здесь, в спецпсихушке, были созданы все условия для работы, каких, пожалуй, и Сахаров не имел в своей ссылке.

Над чем этот молодой талантливый парень работает, для всех оставалось секретом.

Вслед за Найденовым стали появляться еще более странные люди, переведенные из Казани или из-под Свердловска, как значилось в сопровождающих листах, и с полной потерей памяти.

Были переведены из спецзоны под Камышином в Ильинское двое потерявших память: один получил кличку Пальцерез — за любовь отрезать себе пальцы на руке, а другому приклеили кликуху Заяц. С обоими долго занимался главврач, но, видимо, не добился существенных результатов — Пальцерез и Заяц, а вместе с ними еще двое ненормальных были куда-то переведены. И вдруг Пальцерез снова объявился в Ильинском…

Появился и еще один — Иванов Сергей Сергеевич, по непонятным причинам переведенный из солнечного Ташкента. И тоже: памяти — ноль. И загар на лице полностью отсутствует, хотя зимой, в ноябре, солнце в Ташкенте светит и греет вовсю. Обычно если переводили кого из Ташкента, то загоревших до чертиков, так как в южной жаре психи обычно не выдерживали духоты камер и большую часть времени проводили во внутреннем дворе.

Федора Ивановича Полетаева, относительно молодого врача, который работал в Ильинском всего лишь третий год, чрезвычайно заинтересовал этот феномен с практически полной амнезией.

«А чем я хуже остальных? — думал Федор. — Кто-то делает кандидатские и докторские на „поздней шизофрении“… А чем я хуже? Тем, что порядочнее?.. А вдруг мне удастся вытянуть материал на кандидатскую из этих феноменов, характер заболевания которых совершенно не прояснен в медицинских картах… А вдруг удастся сделать кандидатскую?!.»

Еще в институте Феде Полетаеву профессора со смехом говорили о некоем нашем докторе наук, который выдумал новую болезнь под названием «поздняя шизофрения»; причем этой болезнью, видимо «заразной», заболевают только люди творческих профессий: писатели, художники, композиторы… Мировой психиатрический конгресс резко осудил и поднял на смех эту самодеятельность русских «новаторов», изобретателей болезней. Но данный диагноз как нельзя лучше подходит для диссидентов, правозащитников и прочих малоугодных брежневскому и андроповскому КГБ личностей.

Нет, врач Полетаев не собирался что-либо выдумывать, он ни разу не использовал и не прописывал, хотя его не однажды настоятельно просил главврач, сульфазин — расплавленную серу, которая загонялась под кожу для создания болезненного «отвлекающего» эффекта.

И за это непослушание Полетаева очень не любили почти все, от контролеров до врачей — Кузьмина и Кошкина.

Полетаев знал, что версия с сульфазином, который якобы способствует некоторому выздоровлению, липовая. Кто-то на сульфазине сделал диссертацию, и не одну, пытаясь доказать, что когда у человека что-то болит, то у него повышается иммунитет, повышаются защитные функции организма, и… наступает выздоровление! Однако практика показывала, что никакого выздоровления никогда не наступало.