В кабинете вижу какие-то ордена и медали, разбросанные по полу. И произношу фразу, которая за девять лет работы у меня стала дежурной:

— Ну что ж, господа, приступим к осмотру…

Из-за моей спины быстро выдвигаются судмедэксперт и эксперт-криминалист. Несколько раз полыхает вспышка фотоаппарата. И только после этого я наклоняюсь к лежащему на полу Сельдину.

Труп лежал на коврике, насквозь пропитавшемся кровью. Горло Сельдина было перерезано от уха до уха. Тут я услышал за собой утробный звук. Обернувшись, увидел выкатившиеся из орбит глаза стажера Левина, щеки которого раздулись до опасных размеров. Утробное урчание доносилось из живота Олега Борисовича, будущего генерального прокурора. И эти звуки говорили о позывах рвоты.

— Ты что, не в себе? — спросил я.

Левин схватился за живот и, заглатывая ртом воздух, простонал:

— Съел, наверное, что-нибудь.

— Ну ты и трус, оказывается. Съел он что-нибудь… Ну кровь… Картина, конечно, не из приятных, но, если так будешь реагировать на каждый труп, мы тебя спишем за профнепригодность, — с усмешкой пригрозил я. — Ладно, иди в туалет, покажи унитазу, чем завтракал.

Левин бросился из комнаты, на ходу тихонько постанывая.

— Слабоват парень. Это ваш новичок? — спросил оперативник, капитан из местного отделения милиции.

— Новичок. Ничего, привыкнет, — ответил я механически.

Наконец я закончил осмотр трупа и места происшествия, выяснив при этом, что покойный Иван Митрофанович Сельдин серьезно увлекался нумизматикой и фалеристикой. Имел большую коллекцию отечественных наград, а также коллекцию серебряных и золотых монет. Но в основном он, как выразилась Зинаида Васильевна, его приемная дочь, работал «по золоту».

Несмотря на то, что генерал жил в доме ЦК, где есть вахтер, убийца прошел незамеченным. И это наводило на мысль о том, что либо вахтерша прошляпила убийцу, либо убийца жил в том же самом доме…

На кухне, нервно затягиваясь, курила сигарету за сигаретой Зинаида Васильевна, стриженная под мальчика женщина неопределенного возраста с глубоко запавшими глазами. И опять я невольно отметил, что глаза у нее абсолютно сухие. Похоже, не слишком сильно переживает смерть отца.

Впрочем, ее рассказ подтвердил мою догадку. Генерала Сельдина перевели в Москву из Ростова, где он служил в отделе кадров штаба Северо-Кавказского военного округа. В Ростове он женился во второй раз на матери Зинаиды Васильевны. А через год, это было в 1978 году, они переехали в Москву.

Иван Митрофанович был человеком тихим, немногословным, друзей не имел и в дом никогда никого не приглашал. Зине он тоже запретил приглашать в дом кого-либо из своих друзей: боялся, что кто-нибудь может навести грабителей на их набитую ценностями квартиру.

Хотя генерал — звание генерал-майора Сельдину присвоили по прибытии в Москву — получал хорошее жалованье, жили они фактически на зарплату матери, которая работала воспитателем в детском саду рядом с домом. Иван Митрофанович делал иногда покупки для дома: телевизор, например. Но в основном все деньги уходили на его коллекцию, которую он собирал со страстью бальзаковского Гобсека.

Редких знакомых, которые появлялись у них дома, он заставлял выворачивать карманы с мелочью. Так он собрал полную коллекцию советских монет. Ордена и медали, медные монеты были его второстепенной страстью, а подлинной было «советское золото», которое выпускалось Государственным банком СССР к различным датам специально для западных нумизматов.

— Когда умерла мама — а это случилось в прошлом году, — рассказывала мне Зинаида Васильевна, — мы пришли с кладбища, и он сразу заперся у себя в кабинете. В тот день я не услышала от него ни одного слова, мне было так тяжело, что я была готова все что угодно с собой сделать. Наверное, тогда, за один вечер, я и постарела…

— Зинаида Васильевна, чем вы объясните подобную замкнутость Ивана Митрофановича? Вы с ним не ладили?

— Что вы все: «Зинаида Васильевна да Зинаида Васильевна», — передразнила она меня незлобно. — Мне двадцать пять лет, а вы меня в свои ровесницы, кажется, записали.

— Нет, — сказал я, и это была чистейшая правда: я-то думал, она была старше меня года на три, не меньше. Меня развеселила подобная моя невнимательность, я даже хотел усмехнуться, но вовремя остановился.

— После похорон мамы я от него и ушла. К девчонкам в общежитие. Закончила институт, теперь живу одна. Снимаю квартиру.

— Скажите, почему в коллекции столько коробок из-под одинаковых монет? — поинтересовался я, показывая Зине пустую коробку с олимпийской символикой, одну из тех, что были во множестве разбросаны по кабинету Сельдина.

— Откуда я знаю, — пожала плечами Зина. — Может быть, для обмена… Хотя нет! — она встрепенулась. — Он говорил, что их фирма собирается открыть антикварный магазин! А пока подыскивается помещение…

— Какая фирма? — насторожился я.

Зина вяло пожала плечами:

— Бог его знает. Он, кажется, в нескольких фирмах работал, по кадрам. После путча его в отставку отправили и на работу нигде не брали. А потом сразу в нескольких местах предложили…

Я записывал ее слова, попутно думая, что первым делом надо распорядиться, чтобы хорошенько тряхнули черный рынок на Таганке, где собираются нумизматы; там наверняка про покойного много интересного могут рассказать завсегдатаи, во всяком случае, одну-две зацепки можно выудить.

Наш прокурор-криминалист Моисеев Семен Семенович помогал криминалисту из НТО: старательно снимал отпечатки пальцев с различных поверхностей. Семен Семенович ползал по полу, разглядывая следы туристских или военных ботинок, которые явно отпечатались на паркете. Судмедэксперт определил, весьма приблизительно, время убийства — раннее утро, но более точное время, сказал он, покажет экспертиза, то есть вскрытие.

Опрос жильцов в подъезде ничего не дал, никто ничего не слышал и не видел. Две квартиры вообще были пусты. Мне стало скучно от всего этого, но как только я вспомнил о Левине, который из чувства солидарности старательно ползал вместе с Семеном Семеновичем по полу, я чуть приободрился: вот он-то и будет заниматься черным рынком и прочей муторной, но необходимой работой.

Мы бы задержались и дольше у Сельдина, но меня как дежурного следователя вызвали на взрыв складов на Ярославском вокзале. В чьей-то умной голове возникла версия, что это может быть террористический акт.

Мы быстренько завершили осмотр квартиры Сельдина и направились на Ярославский. Естественно, как я и предполагал, — самый банальный случай: двое сварщиков напились какой-то дряни, подрались и устроили пожар. А склад был забит коробками с маленькими газовыми импортными баллончиками, они-то и рванули.

Сварщики мгновенно протрезвели и, бледнея на глазах, принялись дрожащими голосами наперебой обвинять друг друга в возникшем пожаре. Сбежалась вся милиция Ярославского вокзала, все железнодорожное начальство, так что я со своей следственной бригадой был тут совершенно лишней фигурой.

Уже под вечер мы вернулись на Петровку.

Левин побежал сразу в буфет, набить опустошенный желудок, а я отправился в кабинет дежурного следователя.

Я с удовольствием плюхнулся в кресло в кабинете и вытянул ноги. Глаза уставились в карту Союза Советских Социалистических Республик, которая так приятно ласкала глаз, навевая мысли об ушедшей коммунистической эпохе с «Докторской» колбасой по два двадцать, с партактивами и партячейками и прочей ерундой.

И только хотел собраться с мыслями и проанализировать убийство генерала, как зазвонил телефон, я совсем не ожидал услышать голос Татьяны Холод.

— Александр Борисович? Саша, это Таня говорит, извини, что беспокою тебя на службе, — звенел в трубке ее радостный голос.

— Таня, вообще-то я на дежурстве… — ничего иного не нашел сказать я, даже не сказать, а как-то вяло и виновато промямлить в трубку.

— Но не могу же я звонить тебе домой, — понизила Таня голос.