— Ты, Шура, подозрительная стала.

— Да-а, станешь тут… Давай, Саша, ехай!

Я положил трубку. Все ждали.

— Ну не тяни! — не выдержал Липкин. — Что случилось?

— Пока ничего не могу сказать, — ответил я, — надо ехать осмотреть.

— Я с тобой!

— А вот это никак невозможно! — отрезал я, направляясь к выходу. — Ждите Татьяну. Возможно, она из-за этого задержалась.

Спускаясь по лестнице, неожиданно осознал другой смысл сказанного мною и остановился. Я неожиданно вспомнил: Татьяна имела привычку каждую серьезную проблему обсуждать с Гусевым, советоваться с ним…

Я выехал на Сущевку и скоро заметил большое скопление народа. Проезжающие автомобили притормаживали, но гаишник матерился на них и энергично размахивал жезлом, чтобы те поскорее убирались. Развернув машину, я кое-как протиснулся к обочине и встал. К машине уже бежал гаишник.

— Проезжай-проезжай! — крикнул он мне. — Нельзя останавливаться!

Я достал удостоверение, но кто-то уже закричал из группы «следаков», собравшихся возле обгоревшего и искореженного автомобиля, в котором теперь трудно было узнать щегольской дорогой «мерседес»:

— Это свой, свой!

Я выскочил из машины, подошел к ребятам, среди которых пока не видел Константина Дмитриевича Меркулова.

О том, что случай неординарный, говорило огромное количество гаишных и «конторских» машин, которые стояли рядом с местом взрыва. Кагэбэшных ребят я чую за версту, несмотря на самые обычные номера их стареньких «жигулей» и «волг». Однако машин «скорой помощи» я не видел, значит, находившихся в искореженном взрывом «мерседесе» уже увезли.

Вокруг места взрыва весь асфальт был усеян мелкими осколками стекол. В почерневшем «мерседесе» с одной оторванной дверцей, которая валялась метрах в пяти от машины, естественно, не сохранилось ни единого стекла.

Тут я заметил Костю Меркулова, который уже спешил мне навстречу. Лицо его было необычно бледным, первое, что он выдохнул вместе с дымом «Дымка», было:

— Это начало… Террор.

— Константин Дмитриевич, преувеличиваешь. Извини, что опоздал, спешил как мог. В живых кто-нибудь остался?

— Почти нет, — снова выпустил клубы сигаретного дыма Меркулов. — Шофер скончался в машине «скорой помощи», когда она еще не успела отсюда отъехать, можно сказать, прямо у меня на глазах. А женщина…

— Да, кто такая? Опознать удалось?

Меркулов снова затянулся и помолчал. Потом опять окутал меня сигаретным облаком:

— Почти…

— Что значит — почти, Константин Дмитриевич?

— Мне показалось, я ее знаю. Ее лицо мелькало на телеэкране когда-то, и, кажется, один раз видел фотографию в газете. Но… Лицо страшно обезображено. Я надеялся, что ты приедешь, пока ее не увезут в Склифосовского. Она совершенно безнадежна…

— Я ее знаю? — нахмурился я.

И опять Меркулов как-то неопределенно протянул:

— Возможно… Это у тебя нужно спросить…

К нам подошел дежурный следователь Медников с каким-то пареньком лет двадцати пяти.

— Константин Дмитриевич, я еще раз допросил этого парня, который вытаскивал шофера из машины. По-прежнему говорит, что шофер был еще в сознании, когда твердил, что именно женщина в машине везла бомбу.

Я переключил свое внимание на паренька в нейлоновой куртке и коричневой кроличьей шапке, по виду приезжего, доброго самаритянина, прохожего, который первым бросился к горящей машине, как пояснил мне Меркулов.

— Как он сказал? — спросил я парня.

— Потрудитесь повторить старшему следователю, что вы робеете, как девица на выданье? — с несвойственной ему грубоватостью приказал Меркулов.

Паренек засмущался и начал краснеть на глазах. Вдруг он из героя в один момент превратился в допрашиваемого:

— Ну, в общем… Он матерно хрипел, но точно говорю, смотрел на меня совершенно в сознании, нет… совсем не бредил, я уверен, точно!

— Дословно, пожалуйста. Это очень важно, — требовал Меркулов. — Повторите дословно, как именно шофер это произнес.

— Он сказал: «Эта блядь, она принесла… динамит. Бомбу…» И все, — выдал паренек, мучительно припоминая сказанное гусевским шофером.

— Именно так? Утвердительно? — переспросил я.

Паренек кивнул.

— Шофер уже мертв, — вздохнул Меркулов и добавил: — Большая потеря крови, и вообще…

— Да, вообще сложно выжить после такого, — покачал я головой, принюхиваясь к сильному запаху гари.

Мной снова, как и недавно, в редакции, овладело чувство тревоги. Я буквально кожей ощущал какую-то связь между женщиной в автомобиле Гусева и сорванным сегодня заседанием редколлегии. Но я не позволял себе думать, что в «мерседесе» могла оказаться Татьяна Холод, хотя эта мысль подспудно и настойчиво пыталась проникнуть в мой мозг. Нет, этого не может быть, потому что не может быть никогда!.. Кто угодно: гусевская любовница, выездная секретарша, родственница, женщина из партии, которую Гусев последние два месяца активно создавал. Да любая может быть женщина… Любая! Татьяна Холод — нет, совершенно невероятно!.. Исключено!

Меркулов выглядел очень уставшим. Мы подошли вплотную к обгоревшим остаткам автомобиля, от которых время от времени отгоняли просочившихся сквозь оцепление зевак. Их шугал окриками белобрысый долговязый лейтенант.

Я почему-то сказал — возможно, чтобы как-то приободрить Меркулова, что ли:

— А все-таки это легкая смерть… Согласись, быстрый и легкий конец, в этом что-то есть.

Костя метнул на меня удивленный взгляд:

— Легкая смерть — это только начало… Для нас начало, — и опустился на корточки возле спущенного колеса машины, разглядывая развороченное днище.

Я обошел машину пару раз кругом. Из комитетчиков и гаишников к нам никто не приставал, они кучками держались поодаль, обсуждая случившееся.

Костя старался стереть носовым платком сажу с рук и отрешенно переводил растерянный взгляд с автомобиля на зевак, с зевак на людей из бригады Медникова, которые фотографировали, делали замеры, словом, выполняли обычную, рутинную работу дежурной оперативно-следственной группы. Я уже знал это состояние Меркулова, он всегда как бы терялся, когда сталкивался с людской жестокостью, которая вызывала в нем удивление. Привыкнуть к этому невозможно, несмотря на долгие годы работы в прокуратуре. Невозможно приучить себя к виду крови, истерзанной человеческой плоти. Один из моих хороших знакомых хирургов говорил, что если медик старается приучить себя не замечать человеческие страдания, не обращать на них внимание, то из него никогда не выйдет хорошего врача. Профессиональный цинизм медиков, которым они часто бравируют, на самом деле тревожный сигнал. Хорошие врачи получаются из тех, кто старается представить себя на месте больного. Так и следователь…

Я подошел к Меркулову, тронул его за плечо:

— Костя…

Он достал из кармана пачку «Дымка».

— Видишь, какая ерунда получается, — сказал он, снова закуривая. — Это тебе не тот случай, когда дверь соседа минируют. — Меркулов странно и даже сочувственно посмотрел на меня.

Я поймал этот новый для меня взгляд, отметив про себя, что за десятилетие я, пожалуй, и не видел подобных глаз у Кости.

Я тут же вспомнил тот случай, который произошел в прошлом году в городе Донецке. Шахтер решил съездить на море отдохнуть. А чтобы квартиру не ограбили, он ее заминировал. Благо было чем: шахтер работал подрывником. Он уехал, а к нему пришли дружки звать пивка попить. Постучали — не отвечает. Стукнули по двери посильнее…

В общем, дружков увезли с осколочными ранениями. Дверь разлетелась в щепки. Друзья вместо пивка — на три месяца в больницу.

— Дело принимает крутой оборот, — сказал Костя, глубоко затягиваясь «Дымком». — Давай сходим куда-нибудь пообедаем? Медников, похоже, заканчивает.

И в самом деле, подкатил «КамАЗ», в него стали загружать то, что осталось от машины.

Я на глаз прикидывал, какой мощности был взрыв, и пришел к выводу, что больше пятисот граммов тротила. Дверца «мерседеса» при погрузке противно скрежетала, болтаясь на одной петле.