— Нет, ты послушай. Я расскажу про себя. Время есть, куда нам спешить? — Голос Вепря постепенно становился мягким и завораживающим. «Такой, наверное, должен быть у Алекса», — неожиданно подумала Света.

— Я всегда мечтал встретить такую девушку, как ты…

Ее сердце сжалось. А потом заколотилось. Быстро-быстро. Так что голова закружилась. А вдруг это правда? Целую жизнь она ждала этих слов. Она была красива. Очень красива. Правильные черты лица имели легкий восточный налет, отчего Света казалась принцессой из «Тысячи и одной ночи». Грудь, попка — округлы и соблазнительны. Талия тонка. А вот ноги… Они подкачали. Ноги были не просто короткими, а очень короткими и толстыми. Будто два маленьких пенька. Отчего казалось, что прекрасное тело нависает над землей.

Это была настоящая трагедия. Маленький рост — всего-то метр шестьдесят — и непропорциональность фигуры отталкивали мужчин. Все наволочки Светы пахли солью, как корабельные снасти. Только смачивали их не соленые морские волны, а горькие слезы.

— Врешь ты все, — робко произнесла она с тайной надеждой в голосе.

— Нет, не вру, поверь мне.

Девичье сердце затрепетало, словно раненая птица.

От этого разговора зависело многое. Слишком многое. Но никто даже не подозревал об этом.

О существовании этих людей не догадывались ни Гольцов, который на следующий день позвонил в ГУИН, ни Полуяхтов, который у себя в кабинете ждал хороших известий. Но этому еще предстояло случиться. А пока Света и Вепрь разговаривали…

— Я работал пожарником. Я спасал людей из огня. — Бархатный баритон преступника ввел девушку в состояние приятного транса. — Однажды сгорела квартира крупного бандита. Он предъявил нам претензии, что мы взяли деньги, когда тушили пожар, и поставил на счетчик. Я отказался платить. Он приказал своим шестеркам избить меня. Я защищался и сломал одному руку, другому нос. Меня посадили в тюрьму за хулиганство.

Теплая волна сочувствия пробежала по телу девушки.

— Когда вышел на волю, стал никому не нужен. — Голос Вепря струился через закрытую дверь, словно волшебный эфир. — На работу устроиться невозможно. Судимый — это клеймо. В колонии я познакомился с бандитами, которые, после того как откинулись на волю, взяли меня в свою бригаду. Мы защищали хороших бизнесменов, заставляли плохих, нечестных людей отдавать свои долги. И все равно мне это не нравилось, но ведь надо было на что-то жить. Я думал: найду нормальную работу — завяжу.

Света стояла, прислонившись к серой стене. Ее лоб касался холодной, шершавой поверхности, от которой пахло свежей краской после недавнего ремонта. Ее глаза с тоской смотрели на дверь, будто за ней была пещера Аладдина.

— Но нас арестовали. — Вепрь стоял точно в такой же позе с той стороны двери. — Оказывается, мои друзья совершали страшные убийства. Я и не знал. Я был всего лишь шофером. На следствии они все стали валить на меня. Подкупили прокурора. И вот я здесь. А они на свободе. Но я счастлив, что попал сюда. Иначе не встретил бы тебя. Ты единственное светлое пятно в моей тусклой жизни…

Девушка чувствовала, как размягчается, превращаясь в теплое, сладкое облако. Она завороженно смотрела на металлическую дверь, как кобра на дудочку заклинателя.

… До укола оставалось 8 часов 12 минут. Заславский внезапно проснулся от нехорошего предчувствия. Тошнота подкатила к самому горлу. Захотелось встать и куда-то бежать. Вырваться из этих стен. Но душный воздух придавил к кровати.

Страх, мерзкий, холодный червяк, прополз под кожей. Напрасно Заславский пытался успокоить себя тем, что он давно мертв, а мертвые не боятся.

«Но ведь мертвых и не тошнит». Он приложил руку к горлу, пытаясь удержать спазмы. Его рвало, но из горла ничего не вырывалось. Только хрипы. Его рвало пустотой, перемешанной с ледяным ужасом.

Гольцову тоже плохо спалось. Он ворочался с боку на бок, вызывая сонное ворчание жены.

Полуяхтов же спал сном праведника, свободно раскинувшись на широкой двухспальной кровати, застеленной свежими, хрустящими простынями.

А Вепрь и Света беседовали. Казалось, между ними натянута невидимая линия высокого напряжения и по ней бежали искрящиеся биотоки. Оба чувствовали жжение в груди и легкое головокружение, оттого что совсем рядом билось в такт чужое взволнованное сердце.

— Я бы очень хотел увезти тебя из этой тюрьмы, — говорил Вепрь, и Света сладко замирала. — Ты достойна большего…

«Не такой уж он и страшный, — думала медсестра. — Может, действительно невиновного человека посадили…»

Они говорили, говорили и говорили. Девушка отходила от камеры и возвращалась вновь. Будто в ее груди появился магнит, который и тянул к этой металлической двери.

Через час ей казалось, что в камере сидит очень близкий и родной человек.

У Вепря же сгусток энергии притяжения собрался где-то в области живота. Это был даже не магнит, а лебедка. А внутри Вепря будто стоял барабан лебедки, который гудел и скручивался, припечатывая его к двери. Не отцепишь трос — либо вырвет из тела кусок, либо размажет по двери.

Если бы Света попала сейчас в объятия Вепря, он бы набросился на нее со страстью настоящего вепря в брачный сезон. Не то чтобы Света этого не хотела… Но у нее не было ключей от камеры. Чтобы войти, надо было вызывать дежурного по корпусу. А он вряд ли бы пошел ей навстречу в этой ситуации.

Поэтому они просто стояли по разные стороны стены и мило болтали.

Под утро Вепрь неожиданно для девушки попросил:

— Светочка, милая, дай мне морфин.

— Что ты, нельзя! — Она отшатнулась от двери.

Днем Гольцов позвонил в ГУИН. Девушка из канцелярии узнала его по голосу.

— Не быть мне богатым, — пошутил Георгий.

— Извините. — Девушка посмеялась. — Я постараюсь как можно быстрее забыть ваш голос. И тогда в следующий раз вы озолотитесь.

— Не надо, — запротестовал Гольцов. — Я готов отдать все золото мира за вашу улыбку.

Он никогда в жизни не видел эту девушку и надеялся, что не увидит. Но расточал комплименты, чтобы расположить ее к себе. Чтобы она внимательнее отнеслась к его просьбе.

— Вы меня смущаете, — ответила она. Но по голосу чувствовалось, что смущением и не пахло. Скорее, она была довольна.

— Нет ли у вас новостей для меня? — поинтересовался Гольцов.

— Есть.

— Слушаю.

— ФСБ не возражает, но отдает на усмотрение врачей. Врачи говорят, что дня через три. Так что позвоните послезавтра.

— Спасибо большое! — обрадовался Гольцов. — С меня бакшиш.

— Вы всегда только обещаете, — с притворной грустью вздохнула девушка.

Полуяхтов внимательно читал документы и ставил визы. Некоторые бумаги он откладывал, чтобы к ним вернуться.

Изредка генерал поглядывал на часы. Стрелки приближались к девяти утра. Пора было идти на утреннее совещание. Но генерал не хотел уходить, не дождавшись звонка.

— Снимайте штаны, — сказала Света Заславскому, держа в руках наполненный шприц.

— Мне ложиться? — спросил Заславский.

— Можете стоять. — Медсестра прицелилась и всадила иглу в худые ягодицы заключенного.

Заславский почувствовал боль: Света плохо ставила уколы, оставляя на коже красные точки запекшейся крови.

— Вот таблетки. Примете после еды, идите. — Она вложила в руку больного два кругляшка. И отвернулась, чтобы что-то записать в больничном листе.

От укола Заславскому стало хорошо и приятно. Будто кто-то снял с души тяжелый камень. Наступило необычное спокойствие. Даже тюремные стены не казались такими мрачными.

В хате он лег на кровать и закрыл глаза. Его накрыла тяжелая тень, в которую он и провалился. В этой тени не было никаких сновидений, только полная тишина и мрак. И забвение.