— Хорошо, я буду мыслить шире. — Ксения улыбнулась. — Вот только уберу со стола.

— Не нравится мне твой тон.

«Что-то она стала дерзить? — удивился Яцек. Так же и кот, зажавший мышку, порой недоумевает, почему та недовольно пищит. Настроение испортилось. Хотелось похвастаться, а девушка все портила. — Откуда у них такое неистребимое желание выйти замуж абы за кого! — раздраженно думал Яцек. — Женщины совсем разучились ценить теплоту незарегистрированных отношений. Им лишь бы окольцевать. И эта туда же. Молодая еще, а норовит старика в капкан затолкнуть».

Желание делиться сокровенным ненадолго пропало. Лишь поев и подобрев, Яцек подумал, что не стоит лишать девушку такого удовольствия, как рассказ обо всех перипетиях дела Белугина.

Взял и рассказал.

Ксения терпеливо выслушала.

— Сейчас хотим найти одного человека, — подытожил Яцек. — Не думаю, что он много знает. Но может добавить недостающие кирпичики. Сейчас вычисляем. Только он уволился из органов и теперь найти его, что иголку в стоге сена. Но ты не волнуйся, мы обязательно найдем его.

— Как зовут?

— Петр Самойлов. Может, слышала о таком? — шутливо спросил Яцек.

— Это мой дядя, — ответила Ксения.

— Да?! Твой?! — Яцек был сражен. — Почему ты не рассказывала мне?

— Ты не спрашивал.

…Петр Самойлов напряженно всматривался в монитор. Губы непроизвольно шептали текст, который он в очередной раз перечитывал:

— «…Полковник посмотрел умным взглядом на бодрого лейтенанта…»

— Не так, — произнес он, и его пальцы застучали по клавишам. «…Умным взглядом посмотрел на красивого лейтенанта…» — исправил он.

Под столом гудел, словно набирающий высоту самолет, старенький процессор.

— Не то… — Петр стал менять «красивого» на «молодого».

Писать он начал в октябре 1998 года. Когда месяц просидел дома без работы, мучаясь от безделья и жалея о том, что так рано ушел из контрразведки.

Это случилось в конце 1996 года, когда один из старых товарищей предложил работу в службе безопасности банка. Увольняться, честно говоря, не хотелось. Но едва о размере (только приблизительно!) обещанной там зарплаты узнала жена, она стала с грозным видом виться вокруг муженька. Так акула, учуявшая кровь, вьется вокруг раненого пловца. Петру пришлось согласиться.

Почти два года они жили как люди. «Как белые люди!» — любила повторять жена, хвастаясь подружкам своим благосостоянием.

О том, что это все пыль, Петр понял очень скоро. Работа у него не пошла. Лишившись корочки со щитом и мечом, открывавшей в этой стране почти все двери, Самойлов почувствовал себя выброшенным на шумную городскую улицу голышом. Он стал маленьким и беспомощным. Все навыки разом испарились, смелость и хитрость исчезли, как только Самойлов перестал ощущать за спиной мощную государственную машину. Эта машина могла раздавить любого, и Петру нравилось быть винтиком системы, потому что даже винтик в ней имел власть. Ту власть, которая слаще материальных благ.

Теперь за спиной Самойлова стоял только банк. Пусть богатый, пусть влиятельный, но все-таки всего лишь банк. Который против государственной машины, что комарик против быка. Пить кровь, конечно, может, но о хвосте, который способен прихлопнуть его в любую секунду, помнить обязан.

Самойлов работал старательно. Но с таким же успехом он мог повесить на ноги кандалы и играть в футбол. Первым неладное заметил он сам. Петр понял, что рано или поздно окажется за бортом, но ничего поделать не мог. Просто плыл по течению пока вместе с кораблем.

Начальник и по совместительству друг тоже вскоре стал подумывать, что ошибся в выборе. Сначала трещину дала их дружба. Потом начальник начал потихоньку задвигать Самойлова подальше от основных дел, чтобы потом избавиться как от балласта без ущерба для общего дела.

А тут очень кстати подоспел кризис. Петра отправили в неоплачиваемый отпуск, намекнув, чтобы подыскивал новое место.

Уйдя на вольные хлеба, Самойлов даже почувствовал некоторое облегчение. Кризис не стал для него стихийным бедствием: часть зарплаты он получал «зелененькими», которые откладывал на черный день. После дефолта доллары резко подорожали, так что благосостояние семьи Самойловых даже повысилось.

Военная пенсия — тоже какой-никакой кусок хлеба — постоянно индексировалась и время от времени даже обгоняла зарплату жены. Так что жить было можно. Но боже, как же безумно скучно было сидеть без дела!

И тогда неведомая сила притянула Петра к письменному столу: «Чем я хуже тех писак, которые не знают, о чем пишут?»

Он столько лет изо дня в день писал справки, обрабатывал доносы, составлял отчеты, что считал — отлично насобачился. «Сяду и за недельку настрочу роман», — прикидывал он. Перед его глазами уже вставали книжные прилавки, заваленные книгами с яркими обложками. На рисунках стильные парни в штатском с суровыми и по-арийски красивыми лицами держали за шиворот скрюченных зелененьких человечков, в которых, по мнению начинающего писателя, каждый должен был увидеть иностранных шпионов. Заголовки книг вопили: «Явку провалить нельзя», «Резидентов убирают по пятницам», «Аукцион военных тайн».

Имя автора виделось из крупных букв: «Семен Невидимый». Петр избрал псевдоним, чтобы после бешеного успеха его книг, толпам поклонников было труднее найти писателя. «Слава — утомительное бремя», — рассуждал он, представляя, как бурлящий поток восторженных читателей заполняет его двор в надежде хоть краем глаза увидеть кумира и (о верх счастья!) получить автограф.

«Жене придется самой выносить мусорное ведро. Или нет, наймем домработницу. Но где сейчас найдешь приличную домработницу? Обязательно обворует».

Начало работы несколько месяцев Петр откладывал на завтра. Потому что едва появилось, чем заняться, сразу перестало томить безделье.

Но наконец он все же приступил к творческим мукам. Испортив пару пачек бумаги на десяток более-менее нормальных страничек, Петр решил, что печатная машинка — вчерашний день. Несмотря на ворчание жены, он купил старенький компьютер.

«…Умный, все понимающий взгляд лейтенанта посмотрел в злобные глаза шпиона. Американский агент задрожал, понимая, что разоблачение неминуемо», — стучал по клавишам Петр.

Время от времени он делал перерыв и бегал по редакциям, предлагая себя то в роли консультанта, то нештатного автора, но его везде вежливо отшивали. В книжных издательствах, когда узнавали, что он уже «бывший», не пускали дальше порога.

Но Петр не терял надежды. Утешение он находил в истории и у конкурентов, коими считал писателей вроде Джека Лондона.

На «Мартина Идена» он смотрел уже иначе, нежели много лет назад, когда школьником зачитывался Лондоном. «Талант во все времена пробивался с трудом, — говорил Петр. — Как я понимаю теперь Джека! «Мартин Иден» — автобиографическая повесть. Что же пришлось пережить Лондону? Но он пробился. И я пробьюсь!»

Однажды, когда в процессе создания шпионского шедевра, Петр размышлял о призрачности славы, к нему пришли племянница Ксения и высокий мужчина с бритой головой. Кашемировое пальто было расстегнуто. Воротник-стоечка белой рубашки облегал массивную шею. Именно так Петр представлял себе маньяка-убийцу, выполняющего в Москве деликатные поручения английской разведки из своего последнего романа — «Собор Василия Блаженного».

— Здравствуй, дядя Петя, — улыбнулась племянница и поцеловала Самойлова в щеку. — Это мой знакомый, Яцек Михальский.

Мужчины обменялись рукопожатиями. У Самойлова появилось сладкое предчувствие, что вот-вот сбудутся его мечты. Сходство гостя с героем недавно законченной книги показалось добрым знаком.

— Я глава фирмы «Кондор», бывший офицер КГБ, — произнес Яцек, когда они сидели на кухне. — Так что мы коллеги.

Ксения подавала на стол сахар, варенье, чай. Мужчины с любовью и гордостью смотрели на нее и с подчеркнутой серьезностью говорили о делах.

— Очень приятно. — Петр старался напустить на себя важность. Он был ненамного старше Михальского, но чувствовал себя матерым волком. Так, по его мнению, маститый писатель должен относиться к далеким от высших литературных сфер обывателям.