Ага! Гном уже показывал четыре пальца… потом – после долгих пререканий – три… Торговались, ясное дело. На трех монетах и сошлись. Кроме девчонки, старый похотливец купил еще трех мальчиков, причем выбрал почище, и заплатил сразу оптом. Гном при всем при этом делал расстроенное лицо – дескать, отрываю от сердца, – но, как только старый черт вместе со своими слугами и «покупками» ушел, принялся обрадованно подсчитывать барыш.

Вообще-то среди женщин по-настоящему красивых не было: пожалуй, только вот эта вот рыженькая девчонка, остальные же – либо старухи, либо совсем еще маленькие девочки. Впрочем, покупатели на них находились, как и на прочих доходяг – расчетливый гном, видимо, счел за лучшее не слишком загибать цены. Правда – это относилось отнюдь не ко всем. Уж, конечно же, многие посматривали на Александра, Ингульфа, коренастого – это явно были бы сильные и выносливые работники… вот хозяин и не хотел продешевить.

Уже ближе к полудню, когда живой товар уже оказался почти наполовину распроданным, гном вдруг со всех ног бросился навстречу некоему важному господину, которого несли в портшезе четверо здоровенных негров. Видать, по здешним меркам это был какой-то богатый и, может быть, даже очень влиятельный в местной общине человек, внешним своим видом походивший на римского рабовладельца-патриция, какими их изображают в учебниках истории Древнего мира. Тучный, осанистый, горбоносый, с тщательно выбритым двойным подбородком и светлыми завитыми волосами, он был одет в несколько – одна поверх другой – просторных туник из явно недешевых разноцветных тканей – лимонно-желтой, изумрудно-голубой, палевой. Самая верхняя туника, небрежно распахнутая, застегивалась на золотые – или просто позолоченные? – пуговицы, ремешки на сандалиях также были позолочены и сверкали на солнце.

– Сальве! – изогнулся в поклоне гном. – Сальве, онестус Нумиций!

– Гай Нумиций Флор! – с восхищением и плохо скрытой завистью прошелестело в толпе. – Гай Нумиций…

– Сальве, Каймак, – «патриций» лениво махнул рукой, и носильщики, осторожно опустив портшез, помогли хозяину подняться.

Гном тут же подвел к нему Александра, небрежно ухватив за руку. Изогнулся, умильно заглядывая «патрицию» в глаза:

– Хош?

– Милес? – презрительно оттопырив нижнюю губу, тучный толстяк. – Милес германикус? Готус? Вандалус?

Александр только плечами пожал – и при чем тут готы с вандалами? Странный тип.

Не дождавшись ответа – да он его и не ждал, похоже – «патриций», внимательно осматривая рабов, указал пальцем на Ингульфа… и коренастого.

– Милес? Готус?

– Силинг! – юноша гордо выпятил грудь, и толстяк, тут же потрогав его мускулы, довольно улыбнулся.

– Бене, бене… Э? – он перевел взгляд на коренастого…

Тот в ту же секунду бросился на колени:

– Эго… эго нон милес… Эго – Миршак! Нон милес, нон.

– Бене, – внимательно осмотрев всех троих, «патриций» удовлетворенно кивнул и, обернувшись к гному, бросил:

– Окто денериус!

– Бене!!! Бене!!!

– …пор трез!

Ну, эту фразу Александр тоже понял – восемь денежек за троих. Предложенная цена работорговца, судя по его искривившейся роже, устраивала не ахти.

– Фортес, фортес! – повернувшись, он пощупал Сашины мускулы. – Ах!!! Секс денариус! Эт катур – пор дуо! – он кивнул на Ингульфа и коренастого… как там его – Миршак?

Ясно, набавляет, сволочь, цену – типа, оптом дешевле.

– Ай эм рашен ситизен! – обратившись к «патрицию», громко произнес Александр. – Же суи ситуаейен рюс!

С таким же успехом мог бы и добавить про «облико морале». Никакого эффекта слова Саши ни на кого не произвели – их просто не поняли. Или – может быть – просто не хотели понимать? Не может быть, что б такой богатый, изображающий из себя римского патриция, тип не владел хотя бы французским – уж этот-то язык в Северной Африке все знают. Хотя… «патриций», похоже, не африканец – явный европеец… или какая-то смесь. Смуглый – да, но глаза светлые… серые, кажется… или светло-голубые. Должен, должен хотя бы французский знать! Притворяется, сука… ладно, посмотрим, что дальше будет, может быть, удастся по дороге бежать. Эх, прояснить бы только – куда? Ладно полицейский участок, хотя бы какой-нибудь отель увидеть, может быть – просто автостраду, шоссе…

Тем временем продавец и покупатель наконец-то пришли к консенсусу. «Патриций», запустив пухлую руку в висевший на поясе кошель, отсчитал несколько блеснувших на солнце монет и, погрозив пальцем только что купленным невольникам – без глупостей, мол – кивнул своим.

Ага… кроме носильщиков, этого косившего под римлянина толстяка – судя по всему, редкостную гниду – сопровождали еще с полдюжины крепких бойцов с дубинками и большими ножами, больше напоминавшими опять же римские мечи – гладисы. Да, и еще позади тащилась запряженная парой волов телега с каким-то чаном… с известкой, что ли?

Носильщики – точнее сказать, их хозяин – не торопились, видать, не хотели выпускать из виду медлительную телегу. Впереди, перед портшезом, настороженно посматривая по сторонам и время от времени расталкивая зазевавшихся прохожих – всякую рвань, – шли двое парней, остальные же шагали сразу за пленниками, перед повозкой.

Александр невольно улыбнулся – ну и процессия! Это видел бы кто… хоть тот же Валентин, или Саныч, Ленка… Негры! Носилки! Патриций! Волы эти, чан… И – во всей, так сказать, красе – Сашка – полуголый, с цепями! Картина – лишь на съемках реальная… и вот почему-то – сейчас.

Пройдя узкими улочками, он вышли на какую-то большую площадь, тоже без всяких реклам и автомобилей – уж за этим Саша тщательно следил, – потом миновали крепостные ворота – натуральные крепостные ворота! – вышли на вымощенную желтоватым кирпичом дорогу шириной метров пять, по ней и пошли.

Дорога вилась меж невысоких холмов, усаженных оливковыми рощами и виноградниками, кое-где, в низинах, на полях колосилась пшеница, на полных сочной травою лугах пасся скот – коровы, козы, овцы. А море! Какое было море! Сине-синее, с разноцветными проплешинами парусов, оно, казалось, нависало над берегом, так, что вот-вот прольется. И – опять же! – никаких современных судов. Да куда ж они все подевались-то? И дорога эта… с позволения сказать – шоссе. Нет, хорошо, конечно, идти, да и ехать было бы удобно, гладко, но… ни дорожной разметки, ни знаков, ни многочисленных предупреждений – «Раппель!» А во-он на том холмике скорость вполне можно было бы и ограничить этак километров до пятидесяти, а то и до сорока.

Черт! А это еще что такое? Какое-то пожарище, пепелище и, судя по пеплу – совсем недавнее.

А чуть впереди, на холме – еще одно! Ни дома, ни сада – одни только закопченные стены. Странные дела, однако. Что же тут, банда поджигателей объявилась? Впрочем, там этим козлам и надо – ишь, взяли моду, людьми торговать. Интерпол на вас натравить – это как минимум!

Они шли, наверное, часа три, а то и больше, пока не оказались у роскошного особнячка, раскинувшегося на склоне одного из поросших веселенькой зеленой травкой холмов, хороший был особнячок, двухэтажный, ослепительно-белый, с колоннами и плоской крышей – на крыше тоже имелась балюстрада и тенистый навес. А кроме всего прочего – обширный двор с садом, целой рощицей с оливковыми и еще какими-то – какими, Саша не знал – деревьями, за которыми виднелся ухоженный виноградник, тянувшийся по всему склону холма вниз, к дороге. Что и говорить, поместье богатое… к нему вся процессия и свернула, шедшие впереди воины перешли на бег, вот застучали в ворота, да их уже заметил стоящий в надвратной башенке часовой.

О, хозяина здесь встречали с помпой!

Из распахнувшихся настежь ворот – крепких, обитых широкими металлическими полосами – выбежало человек двадцать челяди – иначе как было бы их назвать? В коротких белых туниках, кое-кто – в сандалиях, но большинство – босиком. В основном разновозрастные мужчины, от мальчиков до седобородых старцев, однако попадались и девушки… и очень даже ничего девушки – молоденькие, стройные, смуглокожие.