Но пока все было тихо. Ждали мы, ждали в штабе базы, ждали в штабе флота, ждали на других кораблях в бухте.

Завыли сирены. Вновь объявили воздушную тревогу. Я вышел на палубу. Лучи прожекторов шарили в лунном небе. Я взял со стеллажа английский ручной пулемет. Он имел вдвое меньше зарядов, чем наш «дегтярь», да и бил, должно быть, хуже, но был более удобным.

Один из лучей, пошарив вверху, почему-то упал на воду. И вдруг мы увидели, что метрах в трехстах от нас, на той стороне мола, в открытом море сидела вражеская летающая лодка. Попав в луч прожектора, она, как испуганная курица крыльями, захлопала пропеллерами и побежала на подъем к темному горизонту. Я выпустил в том направлении весь магазин и отдал пулемет матросу.

Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Это был глав-старшина.

— Разрядил, товарищ старший инженер-лейтенант. Вот взрыватель. — Он показал мне увесистый цилиндр сантиметров двадцати пяти длиной.

— А почему не звонил?

— Некогда было, товарищ старший лейтенант. Там такая петрушка. Стабилизатор с донной частью почему-то срезало, и он, по-видимому, упал в воду. А дальше бомба летела без стабилизатора, с открытым дном. Потому она и упала боком. Так я сначала всю взрывчатку вырезал, а затем вывинтил взрыватель.

Я еще раз взглянул на цилиндр — он был подобен хорошему артиллерийскому снаряду.

Мы оба зашли в рубку. Я посмотрел на часы. На всё глав-старшине потребовалось всего десять минут, вернее, девять с половиной. Ну и спец! Ну и мастер!

В рубку быстро вошел командир танкера:

— Только что получен семафор. Командир базы приказал: бомбу не разряжать — ждать прибытия специалиста из главной базы.

— Уже… — Главстаршина показал взрыватель. — Пусть трюмные откачают соляр. Сейчас безопасно.

Когда мы шли по палубе на катер мимо почтительно застывшей вахтенной службы и когда на прощанье нам долго жали руки командир и комиссар корабля, мне было немного не по себе: мне-то эта честь была оказана совсем напрасно.

В штабе отметили в журнале наше прибытие и отослали спать. Мы вышли в затемненный город и еще несколько минут простояли молча, перед тем как разойтись, как будто бы мы стали братьями. Бомба нас породнила.

Утром я опять совещался с механиками кораблей, спорил с прорабами, ходил по цехам завода, затем вновь спускался в машинные отделения кораблей, после поехал в конструкторское бюро. А затем… я обнаружил, что пропустил обед, — тогда это было очень обидно, так как пришлось бы обходиться только скудным ужином. Полагаясь на милость базовых коков, я все-таки решил заглянуть в столовую, где трижды в день толпился у дверей наш брат военный, где можно было не только поесть, но и — то было очень важно — неожиданно встретить друга, которого считал давно погибшим; узнать о товарище, сражающемся на «малой земле»; восхититься подвигами сослуживцев по кораблю или однокашников по училищу и погоревать о сложивших со славой голову.

Но сегодня мне определенно не везло. Когда я подходил к площади, на которой в большом, еще недавно жилом доме располагалась столовая, завыли сирены воздушной тревоги, и площадь мгновенно опустела. Я приготовился спрыгнуть в ближайший окоп или хотя бы просто упасть на горячие камни мостовой: слишком свежи были воспоминания о том, как несколько дней назад во время налета бомба угодила в одно из зданий на этой площади — и половина финансового отдела флота была направлена в госпиталь, а вторая половина осталась лежать под развалинами. Но сделать этого я не мог, хотя я не совсем еще оправился от последней легкой контузии. Я не мог этого сделать потому, что на площадке перед столовой стоял, вытирая руки ветошью, человек. Он стоял совершенно спокойно, лишь иногда поглядывая на безоблачное синее южное небо. А над горами уже тяжело гудели, подбираясь к бухте, самолеты. Когда я не спеша подошел к нему, он сказал мне:

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!

А я ответил:

— Почему опоздал?

— Мины готовил, товарищ старший лейтенант, для эсминца. Я ведь служу кладовщиком на минном складе.

— А я думал, что вы специально только авиабомбами занимаетесь.

— Нет, это я так, между прочим. Угощайтесь, товарищ старший лейтенант. — Он вынул из кармана кителя черный сухарь и протянул его мне, другой вытащил для себя.

Затявкали на горе за домом зенитки, застрекотали на крыше общежития крупнокалиберные пулеметы. Бомбардировщики врага ринулись в пике на бухту. Мы со старшиной жевали сухари и смотрели на самолеты. Я знал, что это было глупо — стоять так среди сыпавшихся сверху осколков зенитных снарядов, не пытаясь даже стать под козырек двери столовой. Но главстаршина спокойно жевал сухарь, и я грыз свой, чувствуя его такой приятный ржаной вкус.

Самолеты высыпали свои бомбы, среди которых — я знал — не было ни одной меньше двухсотпятидесятикилограммового калибра. Почти все они рванули на гладкой поверхности бухты, и только одна из них ахнула метрах в семидесяти от нас в причал. Длинный и острый, как меч, осколок с визгом пронесся совсем рядом с нами в воздухе и впился возле нас в нагретый асфальт площади сантиметров на двадцать. Ни один мускул не дрогнул на лице главстаршины.

Мы проводили глазами одинокий «ястребок», который запоздало вынырнул из-за мыса и погнался за бомбардировщиками. Я потрогал еще дрожащий, как камертон, осколок и отдернул, обжегшись, руку.

— Заходите, товарищи командиры, — смилостивился от радости прибежавший кок, орудуя ключом у двери.

Мы не заставили, конечно, себя ждать.

— Так я в этом доме живу — на пятом этаже, — сказал главстаршина на прощанье после обеда. — Днем-то я занят на складе, а вечерами я дома. — Он назвал номер квартиры.

Вечером во время очередной тревоги я пробирался по темной лестнице на пятый этаж. Дверь открыл главстаршина. Сразу, будто он ждал меня. В комнате, куда он меня ввел, на столе, покрытом клеенкой, лежал уже знакомый мне цилиндр взрывателя, а вокруг него микроскопические пружинки и винтики, разложенные на бумаге. Я взглянул на раскрытую тоненькую ученическую тетрадь. «Инструкцыя» — было выведено карандашом заглавие. «Инструкцыя по разрядке специальной бомбы».

— Неправильно, — сказал я. — Нужно писать «инструкция», через «и».

— В самом деле? — неподдельно удивился главстаршина и начал объяснять мне устройство взрывателя.

— Знаете, почему она не взорвалась? Она электрическая, на электрическом прынцыпе, — нажимая привычно на «ы», говорил он. — При ударе разбивается ампула с электролитом, возникает ток, ток идет через катушку. Сердечник катушки замыкает контакты. Ток нагревает спираль первичного детонатора. Видите ту палочку?

— Так почему же она не взорвалась? — спросил я.

— Все дело в контактах — они окислились.

— Может, кто-то там, наш друг, нарочно их окислил?

— Может и так, — согласился главстаршина.

— И как разряжать такие бомбы?

— Вот я и составляю инструкцыю. Для флота, а затем ее перепечатают для армии.

— И много таких инструкций вы составили?

— Нет, всего три, эта будет четвертая.

— А сколько бомб разрядили?

— Тоже четвертую. Меня только на новые посылают, которых еще не знают. Самое трудное — инструкцыю толково написать. Вы помогите, товарищ старший лейтенант.

И мы при свете дымящего ночника — электричество было выключено — восстанавливали взрыватель и вновь разбирали его. Собственно говоря, собирал и разбирал он, а я писал «инструкцыю». Делал дело, которое для главстаршины было страшнее и непривычней, чем смертельный риск. Мы ничего не замечали: ни треска зенитной стрельбы, ни грохота падающих бомб, ни раскачивания нашего здания от воздушных ударных волн. Только поправляли время от времени фитиль колеблющегося пламени ночника.

— Вот и хорошо, — сказал главстаршина, когда я поставил последнюю точку в инструкции, и посмотрел на часы. — Скоро ноль-ноль, мне посты на складе нужно проверить.

— Здорово вы в авиабомбах разбираетесь! Курсы, наверное, проходили?