Тернер прервал допрос, чтобы Себастьян успокоился. Шар лотта осторожно приблизилась к сыну, оттопырив локти. Его зареванное лицо было багровым от гнева.

– Дорогой, пожалуйста, – запричитала Шарлотта, порхая ногтями над Себом. Руки у нее были красные, с проступившими капиллярами, пальцы дрожали. – Дорогой, что случилось? Пожалуйста, успокойся. Мамочке не нравится, что ты так расстроился. Пожалуйста, не расстраивайся так.

Дэниелу захотелось убежать, напрячь мышцы и унестись прочь от истошных криков мальчишки, прочь из казарменной тесноты кабинета. Он снова вышел в туалет, поплескал на лицо холодной водой и, опершись на раковину, стал изучать свое отражение в маленьком зеркале.

Его подмывало бросить это дело, но не из-за того, каким оно было сейчас, а из-за того, во что оно грозило превратиться. По тому, как полиция взялась за Себастьяна, он догадался, что из лаборатории пришли утвердительные результаты. Если мальчику предъявят обвинение, от прессы будет не скрыться. Дэниел не был к этому готов. Прошел всего год с тех пор, как его подзащитного, тоже несовершеннолетнего, обвинили в том, что он застрелил члена банды. Дело дошло до Олд-Бейли[3], и мальчишку посадили. Он был очень впечатлительным, с тихим голосом и обкусанными ногтями. Дэниел до сих пор не мог примириться с мыслью, что тот в тюрьме. А теперь туда вот-вот попадет другой ребенок, только еще младше.

Дэниел стоял в приемной, когда туда вошел и взял его под локоть старший инспектор. Он был высокий и грузный, с седыми, коротко стриженными волосами. В светло-карих глазах таилось отчаяние.

– Не расстраивайтесь, – он похлопал Дэниела по плечу, – нам всем не по себе.

– Я в порядке.

Дыхание билось у Дэниела в горле, словно стайка бабочек. Каждый раз, когда одна из них вылетала, ему хотелось кашлять.

– Вы джорди?[4]

Дэниел кивнул:

– А вы?

– Я из Халла. Но по вам трудно сказать, у вас лондонский выговор.

– Давно уже здесь.

Их прервал сержант Тернер, сообщив, что шеф полиции Маккрум хочет видеть Дэниела. Адвоката проводили в кабинет, тесный и темный, куда дневной свет сочился из окошечка под потолком.

– Перенервничали? – поприветствовал Дэниела шеф полиции.

Дэниел, входя, не собирался вздыхать, так получилось, но Маккрум услышал и тихо рассмеялся:

– Нам всем это не впервой, а никак не привыкнем.

Кашлянув, Дэниел кивнул. Он вдруг почувствовал, что этот человек с ним на одной волне.

– Самое тяжелое из того, с чем приходится иметь дело, – видеть эту бедняжку, как она смотрит на своего малыша, убитого так зверски. Самое тяжелое, Дэниел… У вас есть дети?

Дэниел покачал головой.

– У меня двое. Как подумаешь о таком, черт, мурашки по коже.

– Ситуация…

– Ситуация изменилась. Скорее всего, мы предъявим Себастьяну обвинение в убийстве Бена.

– На каком основании? Насколько мне известно…

– Он дрался с Беном – есть свидетели, и мы практически сразу нашли мальчика мертвым. Устный отчет экспертов подтверждает наличие крови Бена на изъятой у Себастьяна обуви и одежде. Нам нужно несколько часов, чтобы допросить его по этим фактам. Если к двум часам дня у нас не будет признания, запросим у мирового судьи дополнительное время. Сегодня утром мы получили ордер на обыск в доме Кроллов, и судмедэксперты до сих пор там… Кто знает, что еще они накопают?

– А что с данными камер видеонаблюдения?

– Продолжаем отсматривать.

Утром Дэниел встал, оделся и спустился вниз. Минни там не было, и он задержался на кухне, обдумывая, что делать. Он не выспался. И не поставил фарфоровую бабочку на место, когда чистил зубы, а спрятал в комнате. Он решил, что никогда ее не отдаст. Ему хотелось оставить ее себе только потому, что Минни сказала, чтобы он ее вернул. Сначала он не знал, зачем ее взял, но теперь она обрела для него ценность.

– Вот ты где, дружок. Есть хочешь?

Минни втащила в коридор ведро с кормом для скотины.

– Я сварю овсянку, а потом покажу тебе все. Объясню, какие у тебя будут обязанности. Здесь у каждого есть работа.

Дэниел нахмурился. Она говорила так, словно у нее большая семья, но на самом деле, кроме нее самой и животных, на ферме никого не было.

Минни приготовила завтрак и освободила на столе место, чтобы им было куда присесть. За едой она издавала странный свист, будто вдыхала пищу в себя. Проглотив ложку каши, причмокивала, наслаждаясь вкусом. Эти звуки смущали Дэниела, поэтому он доел первым.

– Лапушка, есть добавка, если хочешь.

И снова он сказал, что наелся.

– Отлично, – заключила Минни. – Тогда пойдем. У тебя ведь нет резиновых сапог?

Дэниел помотал головой.

– Ничего, – произнесла старуха. – У меня полно, на любой размер.

Они вышли из дома, и она открыла дверь сарая, приглашая мальчика войти. Внутри пахло влажной землей. Вдоль стены стояли в ряд резиновые сапоги, большие и маленькие, именно так, как она сказала. Десять или двенадцать пар. Некоторые были по размеру на младенца, но была и пара гигантских – мужских зеленых веллингтонов.

– Это все тех детей, которые у вас жили? – спросил Дэниел, примеряя сапоги.

– И их тоже, – ответила Минни, наклоняясь, чтобы поправить упавшие набок голенища.

Юбка у нее сзади подпрыгнула, выставив напоказ белые икры.

– И как давно вы уже берете приемных детей?

– Даже не знаю, милый. Лет десять.

– И вам грустно, когда они уезжают?

– Нет, если они уезжают в хорошее место. Одну или двух девочек удочерили прекрасные семьи…

– Но иногда надо вернуться к маме…

– Конечно. Иногда, если так лучше.

Сапоги были ему великоваты, но не сваливались. Он пошел за Минни, она открыла дверь курятника, и оттуда запахло мочой. Куры, кудахча, стали путаться у Дэниела под ногами, и он подумал, что неплохо бы их распинать, как голубей в парке, но удержался.

– Я ухаживаю за Гектором, – сказала Минни. – Он уже стар и бывает норовист. Я занимаюсь им сразу, как только встану. Ты будешь кормить кур и собирать яйца. Это самое важное дело. Гектор просто любимец, а на курах я зарабатываю. Я покажу тебе, как их кормить, а потом поищем яйца. Это несложно, ты быстро научишься и сможешь делать это каждое утро перед школой. Вот такая у тебя будет обязанность.

Курятник, отчасти крытый, был длиной в пятьдесят ярдов[5], с двором, обнесенным сеткой. Дэниел сначала наблюдал, как Минни раскидывает зерна, а затем, подражая ей, разбросал корм по земле.

– Это кукуруза, – пояснила Минни. – Вымениваю у фермера по соседству на коробку яиц. И не сыпь слишком много. Одну-две пригоршни, не больше. Птицам идут отбросы с кухни, а еще они с удовольствием клюют сорняки. Сколько здесь кур, как ты думаешь?

– Где-то сорок.

Она обернулась и странно посмотрела на Дэниела, приоткрыв рот.

– Ну надо же, да ты просто умничка. Их тридцать девять. Как ты угадал?

– Просто на вид столько.

– Отлично, теперь, когда они заняты кормом, мы поищем яйца. Возьми это… – Она вручила мальчику картонный лоток, и они зашли в крытую часть курятника. – Ты сразу поймешь, где они сидели. Смотри сюда. Одно есть. И какое большое, загляденье!

Дэниелу были не по душе ферма и дом, но ему вдруг понравились его обязанности. Находя яйцо, он чувствовал легкий толчок радости. Яйца были грязные, заляпанные куриным пометом и облепленные перьями, но он ими любовался. Ему не хотелось их уничтожить, как хотелось разбить фарфоровую бабочку и распинать кур. Одно он оставил себе, спрятав в карман. Оно было маленькое, коричневое и еще теплое.

Закончив поиски, они сосчитали яйца. Набралось двадцать шесть. Минни вышла во двор и стала готовить корм для Гектора, разговаривая с курами, кудахтавшими у нее под ногами.