– Сержант, еще неизвестно, действительно ли его обувь запачкана кровью. Вы не могли бы перефразировать вопрос? – обратился Дэниел к полицейскому, подняв бровь.
Он знал, что мальчику расставят такие силки.
Тернер сердито подчинился:
– Себастьян, это те же самые кроссовки, которые ты надевал в воскресенье?
– Может быть. Я мог надеть те же самые. Не помню точно. У меня много обуви. Наверное, нужно подождать результата.
Дэниел взглянул на Себастьяна и попытался вспомнить себя в одиннадцать лет. Он помнил, что стеснялся смотреть взрослым в глаза. Помнил укусы крапивы и чувство, что он плохо одет. Помнил злость. Себастьян же был уверен в себе и ясно излагал свои мысли. Глаза мальчика блестели: ему нравилось, что его допрашивают, несмотря на резкость следователя.
– Конечно, мы подождем. Скоро будет ясно, что за пятна у тебя на кроссовках, и если это кровь, то кому именно она принадлежит.
– Вы взяли кровь у Бена?
В замкнутом пространстве имя погибшего мальчика всплыло неожиданно и резко, словно появившийся из ниоткуда и зависший в воздухе радужный мыльный пузырь. Дэниел затаил дыхание, но тут пузырь лопнул.
– Мы очень скоро узнаем, есть ли на твоих кроссовках его кровь, – почти шепотом ответил Тернер.
– Когда умираешь, – у Себастьяна был звонкий насмешливый голос, – кровь продолжает течь? Остается жидкой? Я думал, что она твердеет или что-то в этом роде.
Дэниел почувствовал, как волоски у него на руках поднялись дыбом, и увидел, как сузились глаза полицейских, когда разговор принял такой жуткий поворот. Дэниел почти читал их мысли, но по-прежнему верил мальчику. Он помнил, как в детстве тоже зависел от суждений взрослых и насколько те суждения были несправедливы. Себастьян, без сомнения, был очень умен, и какая-то часть Дэниела понимала его пытливый ум.
Было около одиннадцати, когда закончился допрос. Дэниел чувствовал себя выжатым как лимон. Он отрешенно наблюдал за Себастьяном, которому постелили в камере. Шарлотта склонилась над сыном, гладя его по волосам.
– Я не хочу спать здесь, – заявил Себастьян, повернувшись к Дэниелу. – Вы можете заставить их отпустить меня домой?
– Себ, все будет хорошо, – попытался успокоить его Дэниел. – Ты ведешь себя очень храбро, но рано утром тебе снова будут задавать вопросы. Проще поспать здесь. По крайней мере, будешь в безопасности.
Мальчик поднял глаза и улыбнулся:
– Вы сейчас пойдете осматривать тело?
Дэниел быстро покачал головой, надеясь, что полицейский рядом с камерой ничего не услышал, и напомнил себе, что дети воспринимают мир не так, как взрослые. Даже подростки постарше из числа его клиентов могли что-нибудь ляпнуть, и приходилось постоянно увещать их, чтобы они сначала думали, а потом говорили или делали. Он надел пиджак, вздрогнув от соприкосновения с этой до сих пор мокрой оболочкой, и сквозь зубы попрощался с Шарлоттой и Себастьяном, пообещав им увидеться утром.
Когда Дэниел, доехав до станции метро «Майл-энд», вынырнул на поверхность, приближалась полночь, по-летнему синее небо густо темнело. Дождь перестал, но в воздухе еще таилась гроза.
Глубоко вдохнув, Дэниел убрал галстук в карман рубашки с закатанными рукавами и перекинул пиджак через плечо. Обычно он добирался домой на автобусе: запрыгивал в триста тридцать девятый, если тот подворачивался. Но сегодня он пошел пешком вниз по Гроув-роуд, мимо старомодных парикмахерских и забегаловок с едой навынос, мимо баптистской церкви, пабов, в которые никогда не заходил, и современных жилых построек в глубине улицы. Впереди замаячил парк Виктория, и до дома было уже недалеко.
День оставил тягостный осадок: Дэниел надеялся, что мальчику не станут предъявлять обвинение, а судебная экспертиза снимет все подозрения. Система была чересчур сурова даже к взрослым, не говоря уже о детях. Дэниелу нужно было побыть одному – подумать спокойно, – и он был рад, что его последняя подружка уже пару месяцев как съехала.
Войдя в пустую квартиру, он достал из холодильника пиво и, потягивая из бутылки, принялся разбирать почту. В самом низу стопки лежало письмо. Бледно-голубой конверт, подписанный чернильной ручкой. Дождь подмочил его, слегка размыв имя с адресом, но Дэниел все равно узнал почерк.
Он сделал большой глоток пива, потом просунул мизинец под клапан конверта и дернул.
Дорогой Денни!
Мне тяжело писать это письмо.
Я чувствую себя не очень хорошо, и мне осталось недолго. Не знаю, насколько еще хватит сил, поэтому и пишу. Я попросила медсестру отправить это, когда придет мой час. Не могу сказать, что предвкушаю его с нетерпением, но умереть мне не страшно. Пожалуйста, не волнуйся об этом.
Мне хотелось бы еще раз увидеть тебя, вот и все. Мне хотелось бы, чтобы ты был рядом. Я так далеко от дома и так далеко от тебя.
В моей жизни было много потерь, и ты, да благословит тебя Господь, лапушка моя, ты – одна из них, если не самая горькая из всех. Мне жаль, что я не смогла сделать для тебя больше и уберечь понадежнее.
Все эти годы я повторяла тебе и повторю еще раз: все, чего я хотела, – это защитить тебя. Мне хотелось, чтобы ты был свободным, счастливым и сильным, и знаешь что? Полагаю, у тебя все сложилось именно так.
Да, я поступила неправильно, но когда я думаю, как ты работаешь в Лондоне, это дает мне покой. Я скучаю по тебе, но это просто из эгоизма. Сердцем я чую, что у тебя все хорошо. Меня распирает от гордости, что ты юрист, но я ничуть этому не удивляюсь.
Оставляю тебе ферму, как она есть. Ты бы мог купить ее с потрохами на свой недельный заработок, но ведь она, пусть и недолго, была твоим домом. По крайней мере, мне хочется в это верить.
Я всегда знала, что ты добьешься успеха. Надеюсь, ты счастлив. Счастья добиться труднее. Возможно, ты так этого и не понял, но твое счастье – это все, чего я хотела. Я люблю тебя. Нравится тебе это или нет, но ты мой сын. Попробуй перестать ненавидеть меня за то, что я сделала. Отпусти мне этот грех, и я упокоюсь с миром.
С любовью,
мама.
Он свернул письмо и вложил в конверт. Допил пиво и замер на секунду, прижав тыльную сторону ладони к губам. Его пальцы дрожали.
2
– Он у нас любит побегать, – обратилась к Минни сотрудница социальной службы Триша.
Дэниел стоял на кухне у Минни рядом с хозяйственной сумкой, в которой уместились все его пожитки. Здесь странно пахло: животными, фруктами и горелым деревом. Дом был тесный и темный, и Дэниелу не хотелось в нем оставаться.
Минни смотрела на него, уперев руки в бока. Дэниел сразу же понял, что она добрая. У нее были красные щеки и беспокойные глаза. Свисавшая до самых щиколоток юбка, мужские ботинки и длинная серая кофта, которую Минни все норовила запахнуть поплотнее. А еще большие груди, внушительных размеров живот и копна седых кудрей, стянутых в пучок на макушке.
– Сбегает при малейшей возможности, – устало пояснила сотрудница и громко сказала Дэниелу: – Хотя больше тебе бежать некуда, а, дружок? Маме твоей ведь совсем худо?
Триша протянула руку, чтобы потрясти Дэниела за плечо. Он увернулся и сел за кухонный стол.
Старая овчарка по кличке Блиц принялась лизать ему костяшки пальцев. Сотрудница прошептала Минни слово «передозировка», но Дэниел все равно услышал. Минни подмигнула ему, давая понять, что знает это.
Дэниел крепко сжал лежавшую в кармане цепочку. Ее подарила ему мама три года назад, в промежутке между парнями и запоями. Тогда они виделись в последний раз. В конце концов социальная служба запретила им безнадзорные свидания, но Дэниел всегда убегал к матери. И всегда находил ее, где бы она ни была. Он был ей нужен.
Указательным и большим пальцем он нащупал в кармане подвеску – первую букву ее имени: «С».
