После школы Дэниел пошел домой – к Минни. Он брел медленно, повесив ранец за спину и распустив галстук. Сбивал палкой траву по обочинам дорожки. Он устал и думал о маме, о том, как она сидела перед зеркалом в спальне и подводила глаза, спрашивая его, похожа ли она на Дебби Харри[11]. С макияжем она была просто красавица.

Он дважды моргнул, вспомнив ее текущую по щеке подводку и кривую улыбку после вколотой дозы. Тогда она теряла всю свою привлекательность.

Подняв голову, Дэниел увидел пустельгу, парившую над вересковой пустошью. Он задержался, чтобы посмотреть, как она выхватила из травы мышь-полевку и понесла ее прочь.

К нему неслышно подкрались сзади. Кто-то сильно толкнул его в правое плечо, и он качнулся вперед. За спиной стояли трое мальчишек.

– Эй ты, новенький!

– Отвалите от меня.

Дэниел отвернулся, но его толкнули снова. Он сжал было кулаки, но остановился, поняв, что нарвется на грубость, если нападет первым. Их было слишком много. Он позволил ранцу упасть на землю.

– Хорошо живется со старой ведьмой?

Он пожал плечами.

– И за что ты на это согласился? Ты гомик? О-о-о! – заржал самый старший из мальчиков и завихлял бедрами, потирая ладонями грудь.

Нож Дэниела лежал в ранце, но достать его не было времени. Вместо этого Дэниел бросился на задиру, ударив головой в живот.

Обидчику было больно.

Мальчишка скрючился, словно его вот-вот вырвет, но двое приятелей уже свалили Дэниела на землю. Они пинали его куда попало, по спине, ногам и рукам. Дэниел прикрыл лицо локтями, но главарь, схватив его за волосы, дернул голову назад, поднимая подбородок и растягивая шею. Кулак мальчишки расквасил ему нос. Дэниел услышал хруст и почувствовал вкус крови.

Избитого, его бросили одного.

Дэниел лежал на траве, сжавшись в комок, пока не стихли их голоса. Рот был полон крови, все тело болело, а руки начали нестерпимо чесаться. Он покосился на предплечье и увидел, что оно покрыто белыми пупырышками. Вокруг были заросли крапивы. Дэниел перекатился на живот и встал на колени. Он не плакал, однако глаза были мокрые, и он вытер их о свежие волдыри на руке. Слезы успокоили зуд, но лишь на мгновение.

Мимо шел пожилой человек с собакой. Ротвейлер зарычал на Дэниела, капая слюной и морща нос. Услышав лай и звон цепи, мальчик вскочил на ноги.

– Эй, ты в порядке? – оглядываясь, спросил мужчина.

Дэниел отвернулся и побежал.

Он ринулся через железнодорожную ветку «Денди», ведущую к вокзалу в Брамптоне. У него не было денег ни на автобус, ни на поезд, но он знал дорогу в Ньюкасл. Он бежал по трассе, держась за бок, куда пришелся удар, потом переходил на шаг и снова пытался бежать.

Машины проносились мимо с такой скоростью, что он едва не терял равновесие. У него не было никаких мыслей, только болели нос и живот, хлюпала кровь в горле, отчаянно чесалась рука, и он казался себе невероятно пустым и легким, готовым взлететь, как сгоревшая в камине бумага. На подбородке запеклась кровь, и он ее стер. Он не мог дышать через нос, но не хотел до него дотрагиваться, боясь, что опять будет кровить. Ему было холодно. Он раскатал рукава и застегнул манжеты. Изжаленная крапивой, распухшая кожа терлась о хлопчатобумажную ткань рубашки.

Домой. К ней, где бы она ни была. Сотрудница социальной службы сказала ему, что мать выписали из больницы. Она встретит его на пороге и крепко обнимет, и он наконец-то будет дома. Дэниел почти повернул обратно, но она снова явилась ему. Он не замечал мчавшиеся машины и кровь в горле. Он вспоминал, как мама красилась и ее запах, запах тальковой пудры, которой она пользовалась после ванны. Это заставило его забыть об ознобе.

Хотелось пить. Язык прилип к нёбу. Дэниел старался преодолеть жажду, вызывая образы из прошлого, когда мама гладила его по голове. Как давно это было? С тех пор его уже несколько раз подстригали. Те волосы, что росли сейчас, – к ним она хоть раз прикасалась?

Он шагал, считая на пальцах месяцы разлуки, когда рядом затормозил фургон.

Дэниел остановился. За рулем сидел патлатый мужчина с татуировками. Высунувшись в окно, он прокричал:

– Тебе куда, паря?

– В Ньюкасл.

– Залезай.

Дэниел знал, что этот человек мог оказаться психом, но все равно сел в кабину. Ему хотелось увидеть маму. Водитель слушал радио, и звук был достаточно громким, чтобы Дэниел не чувствовал себя обязанным начинать разговор. Мужчина вел, скрестив на руле руки, под кожей перекатывались мускулы. От него воняло застарелым потом, и в кабине было грязно: повсюду смятые банки из-под напитков и пустые сигаретные пачки.

– Э-э, паря, ты бы накинул ремень?

Дэниел пристегнулся.

Водитель выбил из пачки на передней панели сигарету и попросил Дэниела подать зажигалку, валявшуюся на полу.

Мальчик наблюдал, как тот закуривает. На плече наколото изображение голой женщины, а на шее – шрам, как от ожога.

Опустив стекло, мужчина выдохнул дым в свистевший от скорости воздух и спросил:

– Хочешь?

Дэниел взял сигарету, кусая губы, зажег ее и открыл окно, подражая водителю. Он поставил ногу на сиденье, облокотившись левой рукой на раму[12], и курил, смакуя свободу, горечь, возбуждение и одиночество. От дыма у него заслезились глаза. В голову шибануло, и он сел, расслабленно откинувшись. К горлу подступила тошнота, как всегда от курева, но он знал, что его не вырвет.

– И зачем тебе в Ньюкасл? – поинтересовался водитель.

– Мамку повидать.

– В потасовку ввязался, да?

Дэниел пожал плечами и сделал еще затяжку.

– Ну, раз ты домой, там и отмоешься.

– Ага, – согласился Дэниел.

– А что бы ты стал делать, если бы я не остановился?

– Шел бы дальше.

– Э-э, далековато, паря. Всю ночь бы топал.

– Да мне все равно, но спасибо, что подобрали.

Мужчина рассмеялся, и Дэниел не мог понять почему. Передние зубы у водителя были выбиты. Он докурил сигарету и щелчком выкинул ее из окна. Красные искры улетели вместе с ней. Свою Дэниел тоже хотел выбросить, но она была почти целая. Он подумал, что может нарваться на неприятности, если швырнет ее недокуренной. Сделав еще несколько затяжек, он пульнул ее в окно, когда водитель отвернулся, чтобы отхаркаться.

– Тебя мамка ужином-то накормит?

– Ага.

– И что она тебе готовит?

– Она… жаркое с йоркширским пудингом[13].

Мать готовила ему только тосты. С сыром получались очень ничего.

– Жаркое на буднях? Ух ты, мне нужно переехать к вам. Неплохая идея? А где тебя высадить?

– Просто в центре. Где проще остановиться.

– А может, тебя до дома подбросить, а, паря? Я тут в Ньюкасле на всю ночь. Не опаздывать же тебе к жаркому? Куда едем?

– В Коугейт, это…

Мужчина опять засмеялся, и Дэниел нахмурился.

– Все путем, паря, – сказал водитель. – Что я, Коугейт не знаю? Сейчас отвезу.

Когда Дэниел оказался на месте, уже успело похолодать. Водитель высадил его на кольцевой развязке и погудел на прощание клаксоном.

Дэниел поднял плечи, чтобы согреться, и проделал остаток пути бегом: вниз по Понтленд-роуд, а потом вдоль Честнат-авеню на Уайтхорн-кресент. Последние два года его мать жила там, в доме номер двадцать три. Сам он по этому адресу пожить не успел. Это был белый дом в конце улицы, рядом с двумя другими, из красного кирпича, которые стояли заколоченными. Дэниел рванул вперед. Из носа снова пошла кровь, бежать было больно, поэтому он сбавил темп и потрогал лицо. Нос казался слишком большим, словно чужим. Даже с забитым кровью носом мальчик почувствовал на пальцах запах табака. Ранец за спиной подскакивал вверх-вниз, поэтому Дэниел снял его и побежал дальше, держа в руке.

Он остановился на дорожке возле дома. Все стекла были разбиты, а на втором этаже не было даже рамы и внутри зияла пустота. Он нахмурился – это было ее окно. Уже темнело, но оно казалось чернее всех остальных, хотя свет не горел нигде. Трава в палисаднике была ему по колено, вся дорожка заросла. Гигантскими шагами он рванул к боковой двери. Везде валялся хлам: помятый дорожный конус, перевернутая детская коляска, старый ботинок. Залаяла собака. Он тяжело дышал.