Пораженная силой, с которой руки Лукаса впились в ее плечи, она через долю секунды ответила:

— Нет. Кристиан, должно быть, истолковал слова твоего близнеца по-своему… Из ревности, конечно, — закончила она, высвобождая больное плечо, и прибавила, словно убеждая саму себя: — Если близнец действительно произнес слова «чудовище», «брат», «убил», он, может быть, хотел предупредить, что какое-то чудовище намеревалось убить его брата… Нет?

Лукас продолжал смотреть ей в глаза, но она почувствовала, что он уже успокаивается.

— Ты единственная, на кого я могу рассчитывать. Если ты сомневаешься во мне, любовь моя, я погиб…

Он наклонился и с неожиданной горячностью приник к ее губам. Она прижалась к нему, желая вновь ощутить страстность их объятий.

А за омываемым дождем стеклом угадывался в темноте расплывчатый силуэт.

Вивиан с обескровленным лицом пристально смотрела на молодых супругов.

В слабом утреннем свете Лукас любовался телом Мари.

Он не устоял перед желанием вдохнуть ее запах, губами ощутить теплую мягкость кожи, восхититься еще раз твердыми линиями ее рта. Ладонь его проскользнула во впадинку между округлыми и теплыми грудями и замерла, вслушиваясь в биение ее сердца.

Она очнулась от крепкого сна только тогда, когда он несколько раз шепнул ей в ухо ее имя. Приоткрыв глаза, она увидела, что он сидит на краю кровати, одетый и, судя по всему, готовый уйти.

Он улыбнулся, заметив, как она поморщилась от легкой боли в висках. Нежно погладив ее по щеке, прошептал:

— Почему все кажется возможным, когда все становится невозможным?

Она удивленно взглянула на него. Лукас все еще улыбался, не сводя своих ореховых глаз с зеленых глаз жены.

— Как могла ты подумать, что я позабыл хоть слово из сказанного нами в гроте морских разбойников?

Не отвечая, Мари притянула его к себе и страстно обвила руками. Он позволил нетерпеливым рукам раздеть себя и на этот раз пошел навстречу ее желанию. Однако его поспешность не утолила ее голода.

На полу у кровати, среди разбросанной одежды, лежали туфли Лукаса. В канавках подошвенного орнамента виднелись остатки красной глины…

Поднятые из колодца кости были разложены на столе судмедэксперта в определенном порядке, позволявшем воспроизвести скелет. Медик в белом халате, с аппетитом поедая сандвич с мортаделлой,[6] разговаривал по телефону, с довольным видом посматривая на свою работу.

— Это мальчик! — весело сообщил он, будто неся радостную весть о рождении ребенка. — Лет тридцати… Смерть наступила от перелома шейных позвонков… Еще немного — и смогу сказать побольше… С Фрэнком Салливаном — легче… Он свеженький… Причина та же… Перелом шейных позвонков… Да, часов сорок восемь, не больше!..

Он положил трубку, собрал с колен крошки от сандвича, бросил их в рот и потер руки.

Два мертвеца сразу… Настоящий праздник!

Лукас открыл окно. Он уже с трудом выносил дым вонючих сигарет Ангуса, который упорно игнорировал таблички, запрещающие курение в определенных местах.

Стараясь придерживаться сослагательного наклонения, Ферсен все же не мог избавиться от категоричности, ясно свидетельствующей о его убежденности.

— Я считаю, что кости, найденные в колодце, принадлежат Франсуа Марешалю. Журналист, должно быть, погрузился в озеро, нашел сокровище, после чего его ограбили, убили и бросили в колодец. Несомненно, это работа одного или нескольких членов семьи Салливанов, которые, вероятнее всего, разодрались между собой именно из-за клада.

Ангус согласился — такая версия подтверждала обвинения Клер Варнье.

Мари перехватила взгляд, брошенный Лукасом в сторону камеры, где находился Эдвард.

— Я убежден, что мы задержали преступника. Не верится, что убийцами могли быть старая слепая Луиза или девчонка Жилль.

— А я не представляю себе Эдварда убийцей собственных детей, — умерила его пыл Мари.

Лукас доставил себе удовольствие напомнить ей, что Алиса публично — да и в своем завещании! — обвиняла отца в равнодушии и холодности по отношению к ней. Что же касается Фрэнка, то никто не слышал более трех фраз, которыми он обменялся с отцом.

К большому облегчению Ангуса, боявшегося повторения словесной баталии, появился Броди с новой информацией. Установлена подлинность надгробного камня колодца. Как и тот, что обнаружен под террасой, он относился к эпохе королевы Даны.

Молодой инспектор предоставил фотографии едва различимых надписей на гэльском языке. Переводчику удалось с трудом расшифровать их и перевести. Надгробная надпись и огам «F» указывали, что в данном случае речь шла о надгробии принца Фергаля.

Мари положила рядом фотографии плиты Фергаля и принца Жауана, то же самое сделала с переводами надписей и повернулась к Лукасу.

— Помнишь, что я нашла в Интернете? Могилы королевских наследников с самого начала находились на кладбище королевского аббатства, то есть современного монастыря. Так что начинать надо оттуда. Надо проверить, осталось ли там что-нибудь от могилы Золейга.

Лукас задумался. Мари настаивала:

— Напомню, кстати, что именно монахиня похитила труп близнеца! Одной причиной больше, чтобы обыскать монастырь.

— Бретонка и ирландка, — засмеялся Лукас. — Ладно, сдаюсь, упрямая ты башка!

Одним словом, он согласился нанести визит монахиням, но не смог удержаться, чтобы не добавить, что, по его мнению, лучше было бы нажать на Эдварда и найти против него улики.

Когда раздосадованная Мари покинула ни с чем монастырские постройки, Лукас тихо торжествовал.

— По крайней мере с этой стороны мы можем быть спокойны. В обители не укрывают надгробий ни принцев, ни близнеца!

Вместе с бригадой жандармов, на которых неодобрительно косились сестра-привратница и мать Клеманс, они до этого обыскали все строения.

Безмятежное лицо настоятельницы таким и оставалось. Когда они вошли в крипт, она продолжала тихо читать молитвы, пока жандармы трудились до седьмого пота, поднимая одну за другой все плиты древних гробниц.

В лучшем случае они находили там пыльные саваны, под которыми угадывались скелеты. Когда они добрались до захоронения с надгробным памятником с розеткой и сдвинули плиту, которая отошла со зловещим скрежетом, глазам их открылись лишь древние останки Эрвана Благочестивого.

Мать Клеманс могла спокойно молиться под своей вуалью: труп близнеца испарился.

Они уже собирались уходить, когда появился Ангус с альбомом в руках.

— Взгляните, это интересно…

Он перелистал альбом — в нем хранились фотографии, рассказывающие об истории монастыря.

Жандарм показал одну из них.

— Это мать Клеманс, когда она была послушницей и только что приняла монашеский постриг.

Из подписи видно было, что она навсегда расставалась с именем Терезы Рейно, чтобы стать сестрой Клеманс.

— Удивительно, нет? — сказал Ангус.

Мари сразу все поняла, но промолчала.

— Не вижу ничего удивительного, — вмешался Лукас, — у всех монахинь до пострижения были имя и фамилия.

Мари недоуменно взглянула на него.

— Что еще? — раздраженно бросил Лукас.

— А ты не припоминаешь список женщин и детей, пропавших до 1968 года? В нем значился некий Жак Рейно с супругой Франсуазой и их сыном Квентином в возрасте шести лет… Вся семья погибла в авиакатастрофе в Ирландии в конце 1967 года… в рождественскую ночь…

— Вполне возможно, что мать Клеманс, настоятельница монастыря, является родственницей Жака Рейно, — докончил за нее Ангус. — Вот что любопытно…

— А если Элен и жена Жака Рейно — одно и то же лицо? Это объяснило бы факт пребывания твоей матери на острове…

Мари умолкла. Увидев исказившееся лицо Лукаса, она упрекнула себя за то, что увлеклась, позабыв о его крайней чувствительности к этой теме. Да и забывчивость Лукаса служила тому доказательством — его очень угнетало открытие истинного лица матери.