Гибби стоял посреди поля и смотрел вдаль, как вдруг за холмами поднялся ветер и со свистом понёсся в гости к какой–то далёкой северной долине.
Гибби поёжился от холода и побежал к стогам, чтобы улечься потеплее.
Вблизи они показались ему громадными и строгими, стоявшими почти рядом, но в достаточном отдалении друг от друга, чтобы ветер мог свободно шнырять между ними. Гибби перемахнул через низкую ограду, сложенную из наваленных друг на друга камней, и вступил во владения недвижного воинства. Стога возвышались над ним, как величественные пирамиды, населяя пустынный воздух своими великаньими очертаниями. Как же тепло было бродить кругами между этими изобильными сокровищницами, похожими больше на пустотелые гробницы, нежели на стылые памятники!
Гибби походил вокруг, оказываясь то в сумрачной, желтоватой темноте, то в голубоватом, холодном лунном свете, который, казалось, теплел от одного присутствия этих громадин. Наконец он увидел, что с одной стороны стога были огорожены длинным, низким строением, дверь которого была разделена поперёк на две половинки. Гибби был не прочь войти и посмотреть, нельзя ли там переночевать, но обе половинки оказались крепко запертыми. Однако в нижней части двери он обнаружил дыру, пусть и не очень большую, но напомнившую ему о дверце в давешнюю собачью конуру. Он присел на корточки и увидел, что на самом деле это была ещё одна дверь, запертая изнутри. Но как–то, наверное, она всё–таки открывается? Гибби ощупал её края, ища замок, и вскоре догадался, что дыра закрыта тонкой дощатой доской, которую можно передвигать и вправо, и влево. Это было сделано специально для кошки, чтобы та могла свободно входить и выходить, когда ей вздумается.
Кто ещё является главным хранителем амбара, как не кошка? Она совершенно равнодушна к зерну, но не прочь полакомиться мышами и крысами, которые за ним пробираются. Она спокойно казнит хвостатых грабителей, оставаясь равнодушной к сгубившему их искушению, и посему пребывает безукоризненным, а значит, уважаемым членом деревенского общества. Только не надо забывать крепко запирать дверь на кухню да в маслобойню — кстати, в этих дверях никто и никогда не позаботится сделать для кошки особый, почётный вход!
Кошачья дверца была маленькой, но тщедушному баронету она показалась вполне многообещающей: может, ему и удастся в неё пролезть? Он попробовал и вскоре, хоть и не без труда, протиснулся внутрь. Луна опередила его и сияла сквозь одно–два застеклённых окошка над самой дверью, освещая коричневый глинобитный пол, и с её помощью Гибби смог увидеть, где он находится. Правда, скажи ему кто–нибудь, что он попал в амбар, это ничего бы ему не объяснило. Это был очень старомодный амбар. Чтобы удобнее было молотить зерно, он был на треть устлан досками, тёмными от старости и почти такого же коричневого цвета, как глина. Накануне двое работников как раз провели почти весь день за молотьбой, так что теперь в углу возвышался огромный ворох овсяной соломы, в лунном свете казавшийся мохнатой, бледно–золотистой горой. Если бы Гибби довелось слышать волшебные сказки, то сейчас, в полночь, при лунном свете, он непременно вообразил бы себя в пещере, где гномы прячут золото и драгоценности. В другом углу Гибби заметил нечто такое, что ещё больше походило на золото, а на деле было и лучше, и выше мёртвого металла, потому что заключало в себе жизнь. Это была груда обмолоченного овса, и, вглядевшись, Гибби узнал тот корм, что при нём обычно давали лошадям. Но теперь, когда вокруг было столько прекрасных, мягких перин, его стало неудержимо клонить ко сну, и у него пропало всякое желание осматриваться дальше. Гибби нырнул в самую середину соломенной горы, зарылся в неё поглубже и исчез. В сердцевине золотого тепла ему стало так сухо и уютно, что, несмотря на пробудившийся голод, он закрыл глаза и уснул ещё крепче, чем раньше. Да и разве найдёшь в мире постель роскошнее и мягче, чем та, в которой сладко нежился в ту ночь малыш Гибби?
Бродячая луна склонилась к горизонту, холодный ветер смягчился и затих, звёзды увеличились, в амбаре появились крысы, за ними пришла кошка, и крысы со страшным шумом и писком улепетнули прочь. Потом в окна невидящим шагом забрёл серый язычник–рассвет, и всё вокруг стало тусклым и унылым, как скучный сон. Лошади начали переступать с место на место своими большими копытами, в стойле раздалось громкое мычание, похожее на голос осипшего тромбона, и тут же заорали петухи, как будто в последний раз предупреждая всех живущих против дьявола, мира и плоти. В соседнем доме проснулись люди, начали зевать, потягиваться и наконец поднялись и вышли на улицу. Вслед за ними, как огненный бог, встало солнце и властно вошло в амбар, выгнав оттуда серую тень. Но всё это время маленький сирота, хранимый Богом, покойно спал в тёплом соломенном гнезде — как бабочка, свернувшаяся в гигантской куколке.
Гибби уже начал понемногу приходить в себя, когда в тишину его сна вдруг бурно ворвались удары двух тяжёлых цепов, быстро и методично следовавшие друг за другом. Сначала, когда головки цепов опускались на толстый слой сжатого овса, брошенного под ноги молотильщикам, удары были помягче. Но по мере того, как овёс отлетал, оставляя на настиле лишь лёгкую соломенную труху, всё время редевшую и разлетавшуюся по сторонам, они становились всё громче и оглушительнее, пока железо не захлобыстало во всю силу прямо по голым доскам. Как раз первый из этих могучих ударов и разбудил крепко спавшего бродягу. Что это был за грохот, Гибби не знал. Он пробрался поближе к краю соломенной кучи, проделал в ней дырочку и осторожно в неё заглянул. Может, он ещё не совсем проснулся и дремота затуманила ему глаза, а может, во сне его воображение опять вернулось к пережитому ужасу — не знаю. Но когда сквозь мешавшую ему соломенную путаницу он попытался посмотреть, что происходит, ему показалось, что на деревянном полу лежит старческое тело с растрёпанными волосами, и двое дюжих молодцов до смерти избивают его огромными палками. Язык его прилип к гортани, он не мог ни пискнуть, ни пошевелиться. Ему оставалось одно: лежать и смотреть на это жуткое зрелище.
Хорошо, что иногда мы вынуждены смотреть на вещи и события от начала и до самого конца (как, например, на собственную жизнь). Постепенно зрение Гибби прояснилось, несчастный старик исчез, и в том, что от него осталось, малыш узнал кучку растрёпанной соломы. Тем временем работники швырнули на настил следующий сноп, и когда из под опускающихся цепов во все стороны полетели зёрна, весело выскакивавшие из соломы, как градинки из облаков, Гибби понемногу начал понимать, что происходит. Когда со всей грудой было покончено, выскочившие зёрна замели в общую кучу, а солому кинули сверху на тот большой ворох, в котором прятался Гибби. Хорошо, что работник, орудовавший вилами, не заметил в соломе два блестящих, внимательных глаза, а то бы он мог бы принять Гибби за дикого зверька, тайком пробравшегося в амбар, и тут же насадил бы его на зубцы. Самому Гибби не очень понравился вид этого человека, и он продолжал лежать тихо, как мышь. Работники развязали ещё один сноп, бросили его на пол и снова заработали цепами. Так продолжалось часа полтора, и хотя Гибби время от времени удавалось снова задремать, к концу он почти оглох от грохота. Наконец, мужчины снова подмели зерно, в последний раз забросили наверх охапку соломы и вышли.
Поскольку в животе у него уже раздавалось призывное бурчание, Гибби рассудил, что они отправились на завтрак, но не пошёл за ними, потому что обычно, стоило ему появиться на какой–нибудь ферме, его тут же прогоняли прочь. Тем не менее, он выбрался из соломы и начал оглядываться. Прежде всего, надо хоть что–нибудь съесть. Из всего, что лежало вокруг, овёс показался ему самым съедобным. Гибби сунул в рот целую пригоршню и изо всех сил попытался перемолоть зёрна зубами. Но даже несмотря на жестокое чувство голода, овёс ему совсем не понравился: шелуха была жёсткая, а зёрна абсолютно сухими; к тому же они никак не хотели пережёвываться и всё время выскальзывали из–под зубов. Надо поискать ещё чего–нибудь. Снова оглянувшись вокруг, он увидел наверху открытый навес сеновала и, забравшись на солому, в которой спал, умудрился на него вскарабкаться.
