Джанет было приятно его учить, а Гибби было приятно у неё учиться. Под её заботливой опекой Гибби избежал тысячи мучений, которые подстерегают любого усердного ученика, когда так называемый учитель пытается навязать ему коряво выраженные и как следует не понятые им самим переживания, незрелые выводы и пошлые фантазии, выдавая их за мысли и волю вечного Отца человеческих душ. В таких учениях содержится ровно столько истины, чтобы те, кто находится пока на самых низких ступенях своего развития, принимали их без отвращения. Но лжи в них столько, что, если бы не Святой Дух, эти учения способны были бы полностью погубить тех, чья душа с детской доверчивостью тянется к свету. Сколько в мире таких покалеченных душ! А ведь некоторые из них были доведены даже до сумасшествия и погибли! Джанет же смотрела только на Иисуса и, как человек узнаёт своего друга, так и она — только несравненно лучше — знала Того, Кто был для неё не просто другом, но Кем–то несравненно большим: её Господом и Богом.

Быть может, читатели, привыкшие судить об истинности вещей и событий, исходя лишь из собственных понятий о том, что бывает, а чего нет, скажут, что я чересчур преувеличиваю, вознося обыкновенную шотландскую крестьянку на такие высоты духа. Позвольте мне задать им один вопрос, чтобы они ясно могли увидеть, что такое и в самом деле возможно. Ведь если Христос действительно является Господом каждого мужчины, каждой женщины и ребёнка, чему ж тут удивляться, если простое доверчивое сердце, способное услышать и понять истину и полностью открывшее себя Ему и Его прикосновению, научится по–настоящему Его понимать? На самом деле, иначе и быть не может!

Да разве был бы Он Господом сердец, если бы подобные вещи оставались невозможными и невероятными? А что касается женщин, взгляните сами: ведь послания свыше всегда приходили прежде всего к обыкновенным крестьянкам! Разве высшее Божье откровение не было дано Елизавете и Марии, матерям Иоанна и Иисуса? Подумайте сами, что может быть естественнее! Слово Божье пришло к женщинам, воспитанным в тихом достоинстве сельской жизни и знакомым с дыханием самой земли. Жили они просто и скромно, без отвлечений и раздражений, спокойно и неспешно размышляя над жизнью, и к этому размышлению их неизменно призывало постоянное осознание святого Присутствия. Ведь где бы ни жил человек со смиренной, вдумчивой натурой, в нём непременно, как в собственной обители, поселяется Божий Дух. Святые жёны живут везде, но в городе пророчицу найти труднее, чем в деревне, среди холмов и полей.

Узнай Джанет о полной невежественности Гибби во всех богословских вопросах, трудно сказать, что именно она сочла бы — или не сочла бы? не знаю — своим долгом ему рассказать. Но поскольку она давным–давно перестала беспокоиться о том, что люди называют «Божьим планом спасения», у неё не было ни малейшего желания тревожить этим планом сердце Гибби. Ей было достаточно видеть, что он следует за своим Господом. Ходя в свете, она понимала сам свет, и ей не нужна была никакая система, истинная ли, ложная ли, чтобы объяснить себе его природу. Она жила словом, исходящим из уст Божьих. Мне кажется, что, как только жизнь начинает задумываться о себе, это признак того, что она начала умирать.

Вряд ли нашлась бы душа, которая была бы свободнее от зла, глупости и человеческой хитрости, чем душа маленького сэра Гибби, куда, как в чистый сосуд, можно было перелить воду жизни, скопившуюся в сердце Джанет Грант. Только настоящая душа — это даже не сосуд. Ведь когда Бог наполняет её водой жизни, эта вода размягчает сердце и ищет себе дорогу дальше, стремясь всё глубже и глубже, пока не достигнет внутреннего родника жизни, текущего прямо с вечных гор, и тогда у человека из чрева начинают течь реки живой воды в жизнь вечную.

С самого первого дня после того, как его приютили в домике на горе Глашгар, Гибби, как нечто само собой разумеющееся, взял на себя всю работу, которую только мог отыскать, и Джанет убеждала Роберта, что ни одна из дочерей никогда не помогала ей так споро и умело. Однако вскоре она начала настаивать, что мужу будет лучше брать Гибби с собой. Зачем пареньку возиться с женской работой, особенно пока она сама вполне способна с ней управиться? Она не для того дожила до седины, чтобы бездельничать. А ему малыш как раз поможет. Глядишь, и не надо будет так много ходить по горам, с больными–то ногами!

— Но он даже собаку не сможет позвать, — возразил Роберт, высказывая самое первое опасение, пришедшее ему в голову.

— Так ведь собака и сама не умеет разговаривать, — ответила Джанет, — а всё понимает. Кто знает, может, бессловесного–то она ещё лучше поймёт? Возьми–ка мальчугана с собой и посмотри: чую я, что они с Оскаром прекрасно поладят. Вот возьми да попробуй! Скажи малышу, чтобы он приказал Оскару то–то и то–то, а сам посмотри, что будет.

Роберт попробовал и убедился, что Джанет была права. Выслушав указания Роберта, Гибби тут же подлетел к Оскару и начал что–то ему показывать. Пёс внимательно смотрел ему в лицо, замечая каждый взгляд и жест, и тут же — отчасти благодаря инстинктивному пониманию близкого существа, лежащему где–то у основ самой жизни, а отчасти из–за собственных наблюдений за овечьим стадом — с точностью уловил всё, что от него требовалось, и молниеносно кинулся исполнять свой долг.

— Да эти бессловесные создания понимают друг друга лучше, чем я сам их понимаю, — сказал Роберт жене, вернувшись домой.

Вот теперь для Гибби наступило по–настоящему блаженное время. Ему было хорошо и в долине, где он пас коров рядом с Доналом, хотя погода тогда была не из лучших. Но сейчас его окружало полнокровное, сияющее лето. Свежий, отрадный горный воздух омывал его стремительную фигурку и наполнял его жизнью, как новым вином Божьего Царства. Все царства мира и их слава лежали у его ног. Нет, каким бы удивительным ни было бескрайнее море, как бы покойно ни чувствовал себя стоящий на берегу путешественник, взирая на его жестокие шторма и неустанно снующие по волнам корабли, только земля, раскинувшаяся до горизонта, лежащая в покое и достатке с её уютно гнездящимися домиками, богатыми, ухоженными дворами, коровами, пасущимися на лугу, крестьянами, выгоняющими лошадей на работу, способна вызвать в груди поэта самый глубокий восторг! Гибби же был одним из кротких мира сего, которые наследуют землю. Восседая на горном престоле, он взирал на кипящую внизу жизнь и с любовью обнимал всё это, как наследник и хозяин. В его душе тоже жил поэт, и теперь, став пастухом, он на всё смотрел глазами пастуха. Сегодня ему казалось, что великое солнце пасёт весь мир. Ветра были его собаками, а люди внизу — овцами. Назавтра, будучи в более возвышенном настроении, Гибби вспоминал, как Джанет читала ему о добром пастыре, и легонько трепал по голове лежавшего рядом колли. Оскар тоже был не наёмником, а настоящим пастырем: он кормил своих овец, уводил их от опасностей и приводил на зелёные пастбища — и, кроме того, замечательно лаял! «А я — просто безголосая собака! — думал про себя Гибби (не зная, что на самом деле он — миниатюрная копия настоящего доброго пастыря). — Но, может, лаять тоже можно по–разному?»

И какая же это была радость для его послушного сердца, данного ему не иначе, как свыше: прислушиваться к каждому слову, замечать каждое движение и угадывать малейшее желания своего старого наставника! Сам юный Геракл не мог бы служить древнему могущественному Сатурну с такой преданностью, как Гибби служил Роберту! Для малыша Роберт был средоточием всего самого лучшего и достойного, воплощённым источником мудрости и скалой честности.

Гибби был одним из тех избранных существ, которым послушание приносит радость и которые так разительно отличаются от обычной толпы, что та способна дотронуться до них только мерзким щупальцем презрения.

— Да я этого малыша люблю, как свою собственную душу, — говорил Роберт. — Стоит мне только о чём подумать, а он, глядишь, уже принялся за дело! Он как будто чует, что у меня в голове. Не успею я и рта открыть, а он уже вскочил, смотрит мне в глаза, как тот пёс, и ждёт, чего я скажу!