— Я не стану ничего ей навязывать, — ответил лэрд. — Ей известны мои желания и она должна помнить свой дочерний долг.

— Я передам ей Ваши слова, — сказал мистер Склейтер, поклонился и вышел.

Узнав об этом вмешательстве мистера Склейтера в его дела и о том, к чему это привело, Гибби был недоволен. Он хотел жениться на Джиневре немедленно, чтобы спасти её от тиранства отца. Но он быстро согласился, что теперь, когда всё было известно и решено, ей лучше будет вернуться к отцу и ещё раз постараться добиться его расположения. Джиневра возвратилась домой в тот же день, а Гибби снова переехал к Склейтерам.

Вскоре Джиневра поняла, что отец ничуть не отказался от своего желания вынудить её поступить по его воле, но теперь в её сердце жила такая смелость и радость, что она стала не только легче переносить его оскорбления, но и вела себя совсем иначе. Она боялась его гораздо меньше и потому с большей готовностью и вниманием старалась услужить ему, предупредить его желания, а иногда даже осмеливалась на мимолётную ласку несмотря на его холодность. Его язвительные упрёки она выслушивала даже весело, как будто понимая, что он не может серьёзно говорить ей такие вещи, а когда он несправедливо ругал Гибби, не отвечала ему ни слова, зная, что только время и дальнейшие события смогут убедить его в обратном.

Она потихоньку радовалась, что отец так и не понял, кто является новым владельцем Глашруаха, и ничего ему об этом не говорила. Ей было больно при одной мысли о том унижении, которое её ждёт, если, узнав об истинном положении дел, её отец сразу же бросит Фергюса, сменив его на Гибби. Милостивее всего будет пожениться против его воли и тем самым уберечь его от открытого лицемерия и предательства по отношению к прежнему фавориту, потому что тогда никто не сможет ни в чём его обвинить, он будет страшно доволен и, лишившись повода для самоуничижения, не станет себя презирать.

Какое–то время Фергюс всё ещё надеялся. Лэрд, ослеплённый своими желаниями и ожидающий, что своими похождениями Гибби вот–вот навлечёт на себя публичный позор, не рассказал ему о решении своей дочери и её своевольной помолвке. Джиневра же считала своим долгом постараться своим поведением убедить его в том, что ничто и никогда не заставит её принять его предложение. Так прошло время до конца семестра: лэрд осыпал Гибби осуждающими насмешками, всё красноречивее нахваливая Фергюса, а Джиневра становилась всё смелее и радостнее. Раз или два Гибби приходил к ним в дом, но лэрд вёл себя так неучтиво, а Фергюс держался так грубо, что они с Джиневрой решили по возможности встречаться где–нибудь в другом месте.

В конце месяца Гибби по своему обыкновению отправился домой, сказав Джиневре, что должен присмотреть за делами в Глашруахе и приготовить дом к её приезду, правда, ничего не рассказывая ей о том, чем именно он там занят. К началу зимы поддерживающая стена была готова, терраса над ней завершена и покрыта крышей. Строители успели поставить крышу и над новым домом, так что плотники могли трудиться внутри несмотря на снег и холод снаружи. Дело продвигалось быстро, и спешить было незачем. Как только потеплело, возле дома снова появились каменотёсы. Вскоре мост был готов, в стенах старого дома появились проёмы, а новое здание увенчала задуманная башенка. Оползень окончательно запер проход маленькому ручейку, сбросив в него огромный валун, который не давал воде пробиться в прежнее русло и направлял его в Глашберн. Строители расчистили русло ручейка до самого валуна, закрепив его камнями и извёсткой, чтобы оползни больше не могли его задушить, и, следуя указаниям Гибби, так и оставили его пустым.

Единственное, что они сделали, так это пробурили в валуне отверстие и начинили его большим зарядом пороха. Вся лощина, куда Глашберн утащил вырванные с корнями сосны и кусты вместе с гравийной дорожкой и лужайкой, была теперь засажена ельником. Немного ниже Гибби построил крепкую плотину, перегородившую воду так, что она поднялась и разлилась в небольшой тихий пруд, в котором отражался весь дом. Если Джиневра согласится, Гибби намеревался поднять плотину ещё выше и превратить пруд в настоящее озеро. К тому времени, когда Гибби настала пора возвращаться в колледж, все эти нововведения были почти завершены.

Тем временем Фергюс — слишком недалёкий для того, чтобы усомниться в своём успехе и влиятельности (разве модное общество не уверяло его и в том, и в другом почти каждый день?) - тем не менее, постепенно утратил всякую надежду завоевать расположение Джиневры и вынужден был сообщить лэрду, что какую бы горячую благодарность он ни испытывал за его милость и доброту и как бы высоко ни ценил его общество, ему придётся отказать себе в удовольствии продолжать свои визиты, так как его общество явно неприятно мисс Гэлбрайт. Лэрд разразился угрозами в адрес дочери и начал было уговаривать молодого священника, не преминув намекнуть на то, какую неблагодарность он выказывает, вот так покидая его после всего того, что он сделал в его интересах. И потом, однажды Дженни непременно увидит, что требуют от неё и благоразумие, и здравый смысл! Но Фергюс уже успел кое–чему научиться и отказывался обманывать себя и дальше. Кроме того, недавно в его церкви начал появляться один пожилой богач, сколотивший своё состояние на торговле. У него тоже была единственная дочь; и по мере того, как надежды Фергюса жениться на Джиневре угасали, он начал всё сильнее ощущать очарование как самой мисс Лэпрайк, так и её будущего наследства.

Это очарование возросло ещё больше, когда он начал убеждаться в том, насколько сомнительной была бы в его случае честь оказаться зятем мистера Гэлбрайта. Хотя и по своему происхождению и по положению в обществе старый Лэпрайк был фигурой совершенно незначительной, рассуждал сам с собой Фергюс, по крайней мере, он пользовался всеобщим уважением. Старик и правда был честным человеком — настолько, насколько вообще может быть честным страстный почитатель маммоны. Посему Фергюс спокойно выслушал уговоры и доводы мистера Гэлбрайта, а когда тот в конце концов язвительно намекнул на низость его происхождения и на то, какую милость он сам оказывает ему своей дружбой, Фергюс откланялся и оставил его одного и больше ни разу даже не приближался к его дому. Уже через три месяца (мысль об ещё одном длительном ухаживании была ему нестерпима) он женился на мисс Лэпрайк и с тех пор зажил респектабельной жизнью в достатке и покое.

Вскоре он начал писать церковные гимны, заново прославился своими стихами и удвоил своё влияние в деле дальнейшего унижения христианства. Но разве это имело какое–нибудь значение, если сам он считал себя преуспевающим и чувствовал себя счастливым? Слава его росла, он обладал отменным здоровьем, жена обожала его, а будь у него камердинер, я не сомневаюсь, что и для того он стал бы настоящим героем, таким образом взобравшись на самую высокую и нехоженую вершину мирского величия.

Когда на следующий вечер Фергюс не появился, лэрд сначала беспокойно ёрзал в кресле, потом гневно бушевал, расхаживая по комнате, а потом, обессилев, погрузился в угрюмое молчание. Когда Фергюс не появился и назавтра, лэрд повёл себя точно так же, только беспокойство его было ещё сильнее, а бешенство — ещё яростней. Вечер за вечером повторялось одно и то же, и наконец Джиневра начала опасаться за его рассудок. Она предложила ему поиграть с ней в триктрак, но он с пренебрежительной насмешкой отказался.

Тогда она попросила его научить её играть в шахматы, но он высокомерно ответил, что для этого у неё вряд ли хватит ума. Она предложила почитать ему вслух, но на все её попытки утешить его он отвечал злобным и презрительным отказом, время от времени разражаясь неистовой бранью.

Когда Гибби вернулся в город, Джиневра рассказала ему, как тяжело и плохо обстоят дела у них дома. Они поговорили, посоветовались, решили, что лучше всего будет пожениться немедленно, и начали готовиться к свадьбе. Будучи уверенными, что отец ни за что не даст своего согласия на её брак, они, ради него самого, действовали так, как будто он дал им своё благословение.