Сразу за воротами стоял открытый сарай, в котором виднелись несколько пар оглоблей и передок телеги. Может быть, он переночует в одной из этих телег или заберётся под неё? Гибби ещё не знал, какие роскошные возможности для удобного ночлега можно отыскать в деревне. Однако подойдя к сараю, он заметил, что возле него притулилось небольшое деревянное строение, похожее на домик с закруглённой сверху дверцей, через которую он увидел целую охапку замечательной, мягкой соломы. Гибби показалось, что это собачья конура, а когда он заметил лежавшую возле неё цепь и прикреплённый к ней ошейник, то окончательно в этом уверился. Собаки нигде не было, и конура выглядела очень даже заманчиво. Гибби забрался внутрь, зарылся в солому как можно глубже и крепко заснул.
Ему показалось, что не прошло и минуты, как он проснулся от громкого собачьего лая: пёс разговаривал с каким–то мальчиком. Судя по звону цепи, мальчик надевал ему ошейник. Когда хозяин ушёл, собака, целый день носившаяся по полям и рощам, решила немедленно забраться к себе в дом и немного соснуть до ужина. Гибби съёжившись сидел в самом дальнем углу конуры, когда в дверцу просунулась умная морда большого ньюфаундленда. За свою жизнь Гибби водил знакомство со множеством собак, ибо редкий человек, любящий людей, станет равнодушно относиться к представителям собачьего племени, и большинство из них почтили его своей дружбой. Однако даже среди псов порой попадаются неблагодарные экземпляры, и пару раз несколько четвероногих борцов за всеобщую респектабельность даже покусали Гибби за голые ноги. Услышав приближение хозяина конуры, Гибби подумал, что тот будет ошеломлён, застав у себя дома чужака, и вполне может принять его за нехорошего человека, а может, даже и покусает до того, как он успеет объясниться. Поэтому он сунулся было к выходу, но не успел добраться до дверцы, как в конуру просунулся собачий нос, за которым подтягивалось и всё остальное. Тогда Гибби начал звонко лаять, как бы говоря: «Вот я, — только, пожалуйста, не предпринимайте поспешных мер!» Пёс отпрянул, всем своим видом выражая крайнее изумление, уши его встали торчком, а на проницательной морде отразился немой вопрос. Что за непонятное животное забралось к нему в спальню? Говорит, вроде, похоже, а подумать — так вовсе и непохоже. Если это собака, то весьма и весьма необычная. Ошеломление пса и весь его добродушный и разумный вид так успокоили и развеселили Гибби, что он радостно засмеялся, так же громко, но гораздо более музыкально. По всей видимости, его смех вполне пришёлся псу по душе, и он воспринял его как приглашение поиграть. Сначала он пару раз громко гавкнул, сверкая глазами прямо возле дверцы и шевеля остроконечными ушами, как мохнатыми перьями. Потом он ринулся в конуру и начал носом подталкивать своего нежданного гостя. Гибби начал гладить, обнимать и целовать его так, как будто перед ним был человек, — а может, так оно и было? — радуясь, что у него нашёлся товарищ, явно принадлежавший к доброй половине земного населения. Они тут же подружились. Гибби разочаровался в людях, но нашёл собаку! Он никогда не отказывался от неожиданных милостей, о которых пока не стал бы даже и просить. Однако оба они устали, потому что целый день провели на ногах, и поэтому после нескольких минут ласковой возни успокоились и улеглись рядышком на соломе. Гибби положил голову на спину гостеприимного пса, а тот то и дело оборачивался, чтобы лизнуть его в нос.
Гибби проснулся от звука приближающихся шагов, и в ту же секунду собака вынырнула из–под него, с шумом выскочила из конуры и, как вкопанная, встала возле неё, тихонько повизгивая от нетерпения. Снаружи оказалось не очень темно, потому что тучи разошлись, и небо сияло звёздами. Так что когда Гибби высунул голову, то увидел, как смутно различимая фигура женщины поставила что–то перед собачьим носом, и пёс немедленно сунул туда морду и начал лакать. Этот звук пробудил в Гибби задремавший было голод, и он тоже выскочил из конуры, не прочь получить свою долю похлёбки. На земле стояла большая деревянная миска, и его ночной хозяин уже успел проглотить половину её содержимого, состоявшего из густой овсяной каши, залитой молоком. Бедному псу ещё ни разу не приходилось упражняться в страннолюбии, и он спешил утолить свой собственный голод, напрочь позабыв о голодном госте. Было совершенно ясно, что Гибби следует поторопиться, чтобы получить хоть немного еды. Если бы у него была такая же длинная морда, он бы не раздумывая кинулся к миске рядом с собакой, но со своей человеческой мордашкой ему пришлось бы почти что полностью окунуть лицо в миску, чтобы сделать хоть один глоток. Увидев, что лакать он не может, и не придумав ничего другого, Гибби стал быстро черпать из миски согнутой ладошкой. Пёс не протестовал и не отталкивал новоявленную ложку, но тут же начал лакать с удвоенной скоростью и через минуту уже вылизывал дно миски. Гибби удалось зачерпнуть лишь несколько раз, но проглоченная им еда оказалась просто замечательной — лучше чем всё остальное, чем ему удалось сегодня поживиться. Когда миска опустела, он снова залез в конуру, пёс последовал за ним, и вскоре оба они заснули, в странном переплетении рук, ног и собачьих лап.
На рассвете Гибби проснулся и вылез из конуры. Её хозяин последовал за ним и теперь стоял, помахивая хвостом и просительно заглядывая ему в лицо. Гибби понял его и отстегнул ошейник, тем самым отблагодарив пса за гостеприимство единственным доступным ему способом. Пёс немедленно рванулся прочь, своей узкой спиной напоминая юркую змею, одним прыжком перепрыгнул ворота, бешено помчался по полю и в мгновение ока скрылся из глаз. Тогда и Гибби снова отправился в своё путешествие вверх по Дауру.
Сегодня было теплее, весна подошла к людям ещё на один шаг. Собака стала для Гибби настоящим утешением, и прежние страхи начали отступать.
Понемногу Гибби начал различать то, что видел вокруг, и глаза его потихоньку открывались. Вскоре он увидел в лощине подснежник и сошёл с дороги, чтобы хорошенько его рассмотреть. Но не успел он сделать шаг в сторону, как ступил босой ногой в небольшой ручеёк, в котором, наверное, было много железистых примесей, потому что вода окрашивала и землю, и листья в тускло–кровавый цвет. Исполнившись ужаса, Гибби кинулся прочь и потом довольно долго не осмеливался даже приближаться к выглядывающим из травы цветам. По его правую руку рядом с дорогой всё так же текла река, несущая свои воды назад, к покинутому им дому, то через низкие луга, то через пшеничные и овсяные поля, то через каменистые пригорки, покрытые рощицами серебристых берёз, горных осин и елей. То и дело упуская её из виду на очередном изгибе дороги, через какое–то время Гибби снова ловил её взглядом, и каждый раз ему прежде всего казалось, что река торопится в город, туда, где лежит умерший человек, чтобы рассказать ему, куда сбежал его Гибби. Он и сам не смог бы ответить, почему он, с младенчества поступавший, как ему вздумается, вдруг начал бояться, что кто–то может помешать его свободе. Быть может, этот страх был лишь тенью новоявленного ужаса и отвращения к тому месту, где самые любимые его лица так внезапно и так страшно переменились, перестав улыбаться, но продолжая недвижно глядеть в потолок остекленевшими глазами.
На второй день с едой ему повезло немного больше. Он встретил табор кочующих цыган, и они до отвала накормили его из общего котла. Маленький бродяга так сильно им понравился, что они хотели было силой взять его с собой и с его помощью выпрашивать у прохожих деньги. Но теперь, когда его доверие к людям сильно пошатнулось, Гибби начал с бессознательным подозрением тщательно всматриваться в выражение их лиц, и тут ему показалось, что в глазах двоих мужчин и одной из женщин он увидел что–то нехорошее, недоброе. Поэтому ночью он бесшумно выскользнул из обтрёпанного шатра, куда его уложили спать вместе с цыганятами поменьше, и к тому времени, когда проснулись их матери, уже прошагал около мили вверх по реке.
Наверное, нет надобности в том, чтобы подробно описывать первую часть его пути. Скажем только, что Гибби удалось преодолеть всё, что попалось ему навстречу. Пару раз он оказывался в настоящих переделках, а голод и холод преследовали его прямо–таки с немилосердным упорством. Если бы он не был таким бесстрашным и закалённым, ему вряд ли удалось бы выжить. И всё равно то из одних рук, то из других наш Божий птенчик получал всё, что ему было необходимо. Однажды в кустах он обнаружил гнездо некоей блудной и скрытной наседки, увидел яйца, опознал в них деликатес, известный ему по городским витринам и базарным лоткам, и через полчаса у него уже появилось вполне самостоятельное мнение по поводу их вкуса. В другой день от набрёл на сарайчик, в котором оказалась девочка, доившая корову. Гибби был настолько поражён необыкновенностью сего процесса, что даже позабыл о голоде, который уже начал лишать его сил. Он часто встречал коров и в городе, но никогда не подозревал, на что они способны. Когда девочка в свою очередь заметила мальчугана, с открытым ртом смотревшего на неё, её разобрал такой смех, что корова, отличавшаяся весьма зловредным нравом, лягнула и опрокинула стоявшее под нею ведро. Из–за скверного характера её всегда доили отдельно от других, отводя в сарайчик, где хранились грабли, косы и прочее хозяйство. Пол здесь был земляной, крепко утоптанный и исхоженный так, что кое–где виднелись давнишние вмятины и ямки. Когда молоко пролилось на землю и наполнило одну из таких ямок, Гибби понял, что для девочки оно и так уже потеряно, а для него — большая находка. Его совершенно не смутил поразительный источник, из которого оно только что появилось. Он стремительно бросился вниз, к ямке, и стал пить жадно, как телёнок. Девочка перестала смеяться, и лицо её омрачилось. Она знала, что ей крепко попадёт за то, что она недосмотрела за Бурёнкой и позволила ей опрокинуть ведро. Но ещё больше ей стало не по себе, когда она увидела с какой ненасытностью мальчик лакает молоко. Она велела ему подождать и побежала к дому. Вернувшись, она протянула ему две большие овсяные лепёшки.
