Она замолчала. Никто не пошевелился, и она начала читать стихи, которые — ради того, чтобы Донал снова, хоть и в самом конце, появился в моей книге, — я приведу целиком. А если кто из моих читателей не любит поэзию, что ж… Они тоже могут — выражаясь образно (ибо я не хочу никого обижать) — пойти и выкурить трубочку–другую на кухне. Человек: Жаворонок, постой! Песню свою не пой! Поговори хоть минутку со мной, Послушай меня, наконец Весь день просвистел вчера, И снова поёшь с утра! Ох, не доведёт тебя до добра Веселье твоё, глупец! Сколько можно свистать И в облаках летать, Звонкие трели свои рассыпать Даром на белый свет? Разве не знаешь ты Горе людской бедноты? Нет тебе дела до их маяты, Нет в тебе сердца, нет! Лучше с небес спустись, Червей поищи, потрудись, Деток своих покорми, не ленись! Пользы с тебя ни на грош! Надо жене помочь Бедняжке одной невмочь. Бьётся она весь день, всю ночь А ты всё поёшь да поёшь! Вниз хоть раз посмотри: Видишь, идут косари? Скосят твой луг до вечерней зари. Как тогда будешь жить? Спускайся скорей сюда, Пока не пришла беда, Пока не коснулась коса гнезда, Не всё ж без забот парить! Ты видно сошёл с ума А ну, как придёт зима? Песни не сложишь, как хлеб, в закрома, Будет тебе урок! Видно, придётся ей, Бедной жене твоей, Трёпку тебе задать поскорей Может, и выйдет толк! Жаворонок: В заботливых ладонях Гнездо моё лежит, И серп его не тронет, Но мимо просвистит. Весельем небо дышит, Мне ветер старый друг, Я с ним парю и вижу, Как дивно всё вокруг! Моя простая песня Летит к жене моей И радостью небесной Сердечко греет ей. Здесь в небе так прекрасно! Такая благодать! Когда б ты мог подняться И это увидать! Покрыто сердце пылью, Но руки рвутся ввысь. Ты к солнцу, как на крыльях, В молитве поднимись! Человек: Ты смело и cвободно, Летя, звеня, паря, Как внук седой Природы В чертогах у Царя, Поёшь, не зная страха, О счастье и любви Моя простая птаха С мелодией в крови. Священник мой незнатный Без ризы и венца, С сердечком благодатным, С восторгом без конца, Поёшь ты в упоенье И, как левиты встарь, Возносишь всесожженье На плотяной алтарь. Хожу в тоске сердечной, Вокруг туман и мгла, А ты, пророк беспечный, Взлетаешь выше зла. Даётся мудрость туго, Гордиться не с руки. Возьми меня, пичуга, К себе в ученики. Ведь если ты так весел, Беспечен и не пьян, Тогда тебе известен Бальзам от горьких ран. За завесью унылой Ты видишь тьмы конец, Твоей достанет силы На дюжину сердец. И все твои собратья Снуют то там, то тут, Крылатой, звонкой ратью Хвалу Ему поют, Молве людской не внемлют, Не сеют и не жнут, Пока ничком на землю Однажды не падут. Прочитав стихи, сэр Гилберт и леди Гэлбрайт удалились и пошли в новую часть дома, где находились их комнаты и спальня. Проходя по мосту, Джиневра почти всегда бросала взгляд вниз и вверх вдоль пустого русла, виднеющегося в скале. Сегодня она, как обычно, остановилась и выглянула в окно. Внизу пересохшее русло выходило в широкую даурскую долину, вверху его перегораживал оползень, за которым, весело сверкая, бежал с горы ручей. Гибби показал на него. Джиневра с минуту смотрела вдаль и затем тяжело вздохнула. Он спросил её — теперь они разговаривали, скорее, как два духа, слившихся в одно; даже знаки и жесты были им порой уже не нужны, — почему она вздыхает, чего ей так не хватает. — Только песенки моего ручейка, Гибби, — ответила она. Тогда он вынул из кармана маленький пистолет и положил его ей на ладонь. Затем он открыл окно и знаками показал, что она должна выстрелить. Джиневра никогда не стреляла из пистолета и немножко испугалась, но ей было бы стыдно не исполнить любую просьбу своего Гибби. Она подняла пистолет, рука её дрожала. Он накрыл её своей, и дрожь сразу утихла. Она нажала на курок и тут же выронила пистолет, пронзительно вскрикнув. Он дал ей знак внимательно прислушаться. Ещё секунда — и вдруг, как стократное эхо, раздался мощный грохот, скачущий с горы на гору, как гулкий, раскатистый гром. В следующее мгновение Джиневра увидела, что оползень со страшным шумом катится вниз по руслу, подпрыгивая и крутясь: это бурые от земли волны ручья, беснуясь от сумасшедшей радости, с ликующим кличем возвращались в своё родное русло. Джиневра смотрела на всё это, приоткрыв рот от изумления и радости, которая превратилась почти что в испуг, когда вода, как живая, с рёвом приблизилась к мосту и с размаху кинулась под него. Они обернулись и увидели, как ручей несётся дальше, спускаясь к Лорри по крутым уступам своего русла. Пока они смотрели ему вслед, комки земли в воде растаяли, волны прямо на глазах становились всё чище и чище, и через несколько минут под мостом текла, играя и танцуя, уже самая настоящая речка со светло–коричневой водой, прозрачной, как дымчатый горный хрусталь, и её неистовый рёв сменился нежным журчанием. — Давай посмотрим на него из моей комнаты, Гибби! — сказала Джиневра. Они поднялись в её башенку, выглянули из окна и стали смотреть на воду. Они смотрели на неё до тех пор, пока в сгустившихся сумерках волны стали уже почти неразличимыми для глаза и угадывались лишь по неясному и непрестанному движению.
— Мой старый добрый ручеёк! — сказала Джиневра. — Со своей старой доброй песенкой! Послушай, Гибби, он не забыл ни одной нотки и поёт совсем, как прежде. Ах, Гибби, какой чудесный подарок! «Будь я ручьём вроде тебя», — запел Гибби, и Джиневра ясно услышала знакомые слова, хотя Гибби мог повторить лишь мелодию, найденную для них так много лет назад. Джиневра подошла и положила голову ему на грудь, тесно прижавшись к своему молчаливому мужу. Поверх её милой каштановой головки он смотрел в прохладную весеннюю ночь, сверкающую звёздами и испещрённую тенями от высоких гор. Его взгляд вскарабкался по ступеням Глашгара к одинокой вершине, живущей посреди Божьего света. И даже если на своём пути он не встретил ни одного привратника Небес, которого можно было увидеть человеческими глазами, то ему и не нужно было видеть ни прекрасных лестниц, ни сходящих по ним ангелов, ибо Тот, Кто лучше и больше всех ангелов на свете, был здесь, рядом с ними. |
