С посвящениями он всегда перебарщивал. То же самое можно сказать и о записях, которые он оставлял во всякого рода книгах отзывов. Отец всегда делал это размашисто во всех отношениях.

Из опасения, что рукописи могут перемешаться, я не рискнула ставить чемоданы вертикально. Вызвав привратника, я заплатила ему двадцать марок. Он помог перенести чемоданы в машину.

Еще ночью мы освободили для отцовских сокровищ комнату Герберта. Она примыкает к гостиной. Герберту не достался уголок в гостиной. Сначала он, мягко говоря, был удивлен, но в конце концов согласился и стал помогать мне. Все равно в последнее время он редко работал дома. Обстановку его комнаты я пополнила несколькими стульями и табуретками. Затем разложила книги и рукописи точно в таком же порядке, в каком они располагались до переезда во Франкфурт. Идти спать уже не имело смысла. В пять утра я нанесла отцу визит с чашечкой кофе и открыла дверь в комнату Герберта. Поначалу отец будто лишился дара речи, а потом пробормотал нечто странное:

– Ты рождена быть женой исследователя.

Спустя время ему сделали новую гипсовую повязку, дававшую возможность ходить хотя бы по квартире, и он смог пользоваться новообретенным кабинетом.

В те дни он сказал, что в жилах Тима течет кровь театрала. Если уж он не расстанется со своей экономикой, то пусть хоть пытается стать коммерческим директором Бургтеатра. Метить ниже ему непозволительно.

Освоившись с новой повязкой, он в самую рань ковылял, опираясь на костыли, в смежную комнату, и я вспоминала детские годы. Даже Герберта я пускала в его же комнату скрепя сердце, только когда ему надо было взять из шкафа какую-нибудь книгу для работы. Однажды отец позвонил мне в пять утра: в кабинете Герберта был телефонный аппарат с собственным номером. Отец сказал:

– Мы все-таки пойдем на бал в Оперу.

Предощущение радостного события ускорило процесс выздоровления. Восемнадцатого февраля сняли гипс. После этого он не мог ходить даже на костылях. Но отец упорно упражнялся. Двадцатого он объявил за завтраком, что уезжает в Берлин, а на следующий день улетит в Вену. Мы, естественно, сочли это абсурдом. Выяснилось, что для него сейчас самое главное – в спокойной обстановке выбрать соответствующий костюм из своего гардероба. Я отвезла его в Берлин на машине и помогла подняться в квартиру. Попросила отца не торопиться, сказала, что пока где-нибудь погуляю и буду ждать его звонка в кафе «Эйнштейн». Хоть до самого вечера, ничего страшного, возьму с собой книгу, которую давно собиралась прочитать. Когда я вошла в «Эйнштейн», там уже сидел отец и читал газеты.

– Выбирать нечего, – сообщил он. – У меня и так только один фрак для подобного случая. А сорочку я купил.

Он протянул мне фирменную сумку мужского бутика на Брайтшайдплац, и я восхитилась его новой рубашкой. Потом он встал и направился в туалет. Сделав несколько шагов, он начал хвататься за все, до чего дотягивались руки. Но продолжал идти.

Инженер

Пленка 7

Когда я впервые оказался в его квартире на Вольлебенгассе, Нижайшийухватил меня за мизинец и прищурился.

– Файльбёк согрешил, – сказал он.

Я кивнул.

– Ты знаешь, что это значит?

Я кивнул.

–  Кто мечу обречен, тому и быть мечом убиту.

– Я готов к акции.

Нижайшийотпустил мой палец. И я вдруг осознал, что с глазу на глаз он впервые говорит со мной без американского акцента. Я давно привык к этому акценту. А его прежний венский говор, в котором можно было различать и верхнеавстрийские интонации, доносил что-то далекое и в то же время родное, как ожившее в памяти детство, когда внезапно возникает такое чувство, что ты действительно среди своих. Он избрал меня. Я мгновенно впитал эту мысль. Я избран им. Мне бы обнять его, но я был не вправе совершать ошибку. Когда он посмотрел на меня так, будто хотел испытать, достоин ли я доверия, я невольно отпрянул и уселся в кресло. Казалось, в кинопроектор моей жизни вставлена новая пленка. Я допущен во внутренний круг. Большое испытание пройдено, думалось мне. Я сижу в квартире Нижайшего.Мне отдано его предпочтение. Я готов на все. Пусть скажет, что я должен сделать. Я исполню любую его волю.

Днем, вернее, уже к вечеру, поднимаясь по эскалатору метро на Ройманнплац, я увидел Стивена Хаффа. Он стоял с листовками в руке возле красных стальных конструкций, перекрывавших вход.

– Да пребудет с тобой Иисус, – услышал я. – Он наперед удостоил тебя своей любви и доверия. Спроси себя, достойна ли этого твоя жизнь? Молиться – не значит произносить заклинания. Молитвой должна стать твоя жизнь. И ждет тебя не вопрос: исправно ли ты ходил в церковь? Нет, ты будешь распознан по делам твоим.

К его футболке был приколот маленький диск с надписью: «Jesus loves you». ^[43]

– И тебя любит Иисус, – сказал он, когда я хотел, не глядя на него, пройти мимо. Он сунул мне в руки один из своих листочков. Я на ходу прочитал текст с заглавной строкой: «БЛИЗИТСЯ КОНЕЦ ВРЕМЕН. Христос ищет своих воителей для Последнего дня».

Нижайшийвдруг оказался рядом. Он шепнул:

– Сегодня после полуночи. Вольлебенгассе, девять.

Затем он громко возгласил:

– С каждым днем они всё более зримы – знаки перемен в наших судьбах, знаки мирового перелома. Мы извещены. Христос дает нам шанс. Мы можем войти в число избранных. Ибо Христос любит нас. Мы должны решиться. Либо мы за него, либо против.

Я мотнул головой и ускорил шаг.

– Да пошел ты со своим Христом!

Нижайшийостановился, продолжая раздавать свои листовки.

Маленькая квартира на первом этаже была обставлена по моде 60-х годов. Почти всю комнату занимал слишком громоздкий для нее гарнитур мягкой мебели с коричневатой обивкой. Две стены почти целиком скрывал секционный встроенный шкаф с угловым изломом. В открытых нишах – телевизор, видеомагнитофон и стереоустановка. Я сидел в кресле, силясь прочитать надписи на корешках книг, на коробках с пластинками, компакт-дисками и кассетами, которыми было забито несколько полок. Словари, справочники по компьютерной технике, альбомы репродукций, Библия, «Книга Мормона», «Новый рай на земле», книги по архитектуре, еще одна Библия, музыка классическая и народная, эзотерическая музыка, грегорианские хоралы, уложенные в стопки журналы «Шпигель», «Тайм», «Гео», «Экзекутиве» и даже профсоюзная газета. В смежной комнате с раскрытой двустворчатой дверью виднелась двуспальная кровать. У стены напротив – письменный стол с факсом, компьютером и зарядным устройством мобильного телефона, трубка которого лежала на кровати. Рядом с письменным столом – маленькая вертушка с книгами. Все выглядело ошеломляюще нормально. Оказалось, я абсолютно неверно представлял себе так называемую подпольную квартиру. Я-то думал, это будет что-то пострашнее закутка с темным коридором в подвале на Гюртеле, где без фонарика шею можно сломать. Нижайшийсказал:

– Иногда здесь живут полицейские чины. Главным образом из провинции или из-за границы. У меня есть и запасная квартира.

– Полицейские?

Он открыл маленький холодильник, втиснутый в стенной шкаф, и достал бутылку виски.

– Со льдом? – спросил он.

После его возвращения все до единой встречи были, так сказать, безалкогольными. Бригадир иногда позволял себе на стройплощадке бутылку пива, только одну, что при его привычках граничило с самоотверженностью. А в последнее время он вроде бы вообще бросил пить. Пузырь и на стройплощадке не брал в рот хмельного. У меня в контейнере обычно пили только кофе. Иногда после заключения договоров нас угощали шампанским. Но это случалось крайне редко, поскольку самые выгодные контракты подписывают чаще всего в офисе фирмы или в адвокатских конторах. Когда ставили шампанское, я наполнял свой бокал наполовину, чтобы только чокнуться. И скорее пригублял, чем пил. С тех пор как взъерепенился Файльбёк и на наших глазах заказал в ресторане кофе, мы за обедом даже вино с содовой пить перестали. Его демарш облегчил нам переход к полной трезвости.