В тот вечер они заводили разговор про концлагеря. Оба с порога отвергали мысль о том, что евреев травили в газовых камерах. Услышав это, Нижайшийвстал и заявил:

– Вы – одноклеточные кретины. Не хочу иметь с вами дела.

Он ушел в свою комнату – в ту, что с трамвайными окнами. Файльбёк старался все уладить. Но и позаботился о том, чтобы нацисты с утра пораньше подались восвояси.

Женщины?… Ну, во времена Друзей народаони для нас что-то значили, правда не ахти что. А позднее, когда мы стали Непримиримыми,они уже не играли никакой роли. На этот счет после возвращения Нижайшегобыл строгий уговор. Если бы кто-то отступил от него, ему бы не поздоровилось. А в Раппоттенштайне кое-кто из нас вожжался с девицами. Правда, их не полагалось приводить на наши собрания. Из-за этого связи с партнершами постоянно разрывались. Оставишь их пару раз не у дел, да еще без внятного объяснения, потом ищи ветра в поле. Было только одно исключение – Анка Ноймайер. Из Пеендорфа. Сачок снял ее на дискотеке в Яринге. Есть такое местечко, километрах в десяти от усадьбы. Сачок отрекомендовал ее так:

– Анка хоть и слабоумная, но затрахать ее целого взвода не хватит.

Пузырь сказал:

– Ну и тащи ее сюда!

Нижайшийсогласился, но при условии: в хай-тек-салон ей доступ закрыт. Мы придумали новую потеху.

Когда Сачок привозил ее, мы всей кодлой шли в подвал, заблаговременно протопленный. Ей давали пострелять и насосаться пива. В трезвом виде она была робкой телкой. Ей было всего лет шестнадцать – семнадцать. Маленькая такая пышечка. Она носила очки с толстыми линзами и стреляла плохо. Во время сеанса стрельбы с пивом Сачок пытался разогреть ее. Он заходил сзади и начинал лапать, тискал ей груди и запускал руку между ног. После двух бутылок у нее отказывали тормоза. Сачок снимал с нее очки, потом одежду и валил Анку на край нар. Упершись коленками в пол, он приступал к делу. А кто-нибудь из нас дозаряжал пистолеты и держал их наготове. Во время акта Анка блажила и дергала головой. Сачок все время приговаривал заклинание из одного порнофильма: «Сучка горячая, драть тебя начали» – и что-то еще в этом роде. Когда его припирало, он брал в руку пистолет, выпрастывал член и при каждом выбросе семени стрелял по бутылке. Мы смотрели на член и хором вели счет. Потом кто-то сменял Сачка. Некоторые предпочитали пользовать Анку сзади. Она никогда не кочевряжилась и к последнему раунду просто тонула в сперме. В этой игре принимали участие все, кроме Нижайшего.Он только наблюдал и фиксировал количество расстрелянных бутылок. Кое-кто был бы не прочь обогатить аттракцион новыми трюками. Однажды Пузырь начал лапать Анку за груди, в то время как она была оседлана кем-то другим. «Убери руки!» – тут лее одернул его Нижайший.

Тот, кто в моменты оргазма сбивал наибольшее количество бутылок, в качестве награды получал право забрать Анку в комнату. Не могу понять, как это вообще удавалось, так как сам я, кончая, стрелял плохо. По утрам Анку всю корежило. От завтрака она отказывалась, просила, чтобы ее домой отвезли. Тут с ней нянчился Сачок. Но через какое-то время она появлялась снова. Всего она у нас побывала раз семь или восемь. А потом вдруг пропала. Даже Сачок не мог ее разыскать. Мать Анки была алкоголичкой, жила на социальное пособие. Про дочь она ничего не знала. Вообще-то Анка помогала продавать овощи какому-то разъездному торговцу. Возможно, с ним и смылась куда-то.

Вот, как говорится, и весь сказ о наших денечках в Раппоттенштайне. И что же мы, по-вашему, группа нацистов? Только потому, что вывесили у себя пару нацистских икон? Только не надо мне ничего впаривать. Да что вы понимаете…

Фриц Амон, полицейский

Пленка 2

Где-то уже в полдень мы с другого конца по наклонке вошли в главный коридор. Потоптались у газетного киоска, поглазели на заголовки. Все трубили одно и то же. Лидеры новых правых приезжают на бал из Франции и Италии. По приглашению Юпа Бэренталя – главы Национальной партии. Среди наших об этом шли разговоры уж не одну неделю. Но хозяйка бала про это помалкивала. Видать, с ней поработал Резо Дорф. Он тогда еще не был начальником полицейского управления Вены, а руководил отделом федеральной полиции, который отвечал за охрану гостей. Задача, что и говорить, мудреная – ведь ЕТВ наприглашало их со всего света. За несколько месяцев уже начали трезвонить о том, какие принцессы, кинозвезды и разведенные миллиардерши ожидаются на балу. А про политиков ни гу-гу. Только потом, дней так за десять, какой-то газете подкинули информацию. Вечерний выпуск оповещал крупными буквами: «Алессандра Муссолини и Жак Брюно – гости бала в Опере». Ну, и пошло-поехало. Любители демонстраций и так били копытами, а тут еще масла в огонь. Алессандра Муссолини – восходящая итальянская звезда, Жак Брюно, сын шампанского короля из Реймса, добился сенсационного успеха на выборах своей «Новой правой акцией» во Франции. Теперь только и писали об этой сходке правых лидеров на венском балу. Одна газета требовала принять прямо-таки самые серьезные меры, чтобы ради порядка и согласия запретить въезд внучке дуче в страну. Да вы, наверное, слыхали. Вот до чего дошло. Вместо того чтобы запретить демонстрации, давай отпугивать гостей.

Против бала в Опере уже сколько лет демонстранты выступают. Бал и демонстрации уже не могут друг без друга – все равно что зима и снег. Не успеет хозяйка бала объявить дату, как уже готова заявка на демонстрацию. Уже не первый год нашему брату житья не дают смутьяны и экстремисты всякие. Разве это демонстрации? Это же бардак на улицах, сущая анархия. Я был тогда еще курсантом. И как сейчас помню: чем ближе день бала, тем больше нервничают наши наставники. Они рассказывали нам о том, что творилось в городе в шестидесятые и семидесятые годы, о толпах, которые их камнями забрасывали, о зимнем наступлении на владельцев какого-то пойменного леса. Нам рисовали на доске планы, толковали про стратегические задачи, объясняли, что и как надо было бы сделать, если бы не вмешивалась политика. Мне еще тогда, во время учебы, стало ясно, что политики, когда им выгодно, глазом не моргнув, подставляют полицию. А сами приходили к нам в казарму и клялись, что гордятся нами.

«Вы – становой хребет общества, – заливались они. – Железный обруч свободы. Цитадель демократического правопорядка». Такие вот речи. Но только для нас. За пределами казармы они такого не говорили. Были, конечно, исключения. Юп Бэренталь, к примеру. Он за нас горой. Защищал всегда и всюду. Советник Франц Ляйтнер, тогдашний главный юрист полицейского ведомства, пытался отстранить его от участия в бальном мероприятии. У нас об этом разнюхали. Мы стали возмущаться. Это теперь я говорю: если бы только Ляйтнеру удалось сделать по-своему. Бэренталь был политической надеждой страны. Если даже Национальная партия поставит своего министра внутренних дел, такого лидера, как Юп Бэренталь, у нее уже не будет.

Последний год учебы стал для меня первым годом, связанным с балом. Можно сказать, я впервые лицом к лицу с врагом столкнулся. Смутьяны с самого начала провоцировали нас. Им не демонстрация была нужна, они хотели побоища, и ничего кроме. Их было уже не так много, как в предыдущие годы, но они перли на рожон, эти отморозки. Они, поди, знали, что шансы у них нулевые. Но, думаете, их это останавливало?

И вдруг натиск ослаб. Мы поначалу даже не поняли, что у них там не заладилось. Сзади, в последних рядах смутьянов, начался какой-то дикий базар. Нам дали приказ отступить. И только потом стало ясно, что нам тут подсобила группа молодых парней, что они налетели не на наших, а на смутьянов. Получилось так, что они поработали за нас. Наши, так сказать, защитники особо не церемонились. Они орудовали бейсбольными битами и цепями. То, что после них осталось, – зрелище не для слабонервных. Это было уж чересчур, но когда мы решили вмешаться, они повернули назад.