ДЯДЯ СЕРЕЖА
Наш дядя Сережа – инженер божьей милостью. Так про него бабушка говорит. Потому что учился он еще до революции. И теперь для него разобраться в машине, в любой машине, – все равно что пописать на два пальца. Это он сам говорит.
А увольняют отовсюду дядю Сережу, потому что у него чересчур длинный язык.
– Дядя Сережа! Покажи свой язык.
Вот видите – показывает!
Дядя Сережа понимает шутки и сам над всеми хихикает. Он никого не боится из-за того, что у него открытый туберкулез. Вот если бы был закрытый, он, может быть, кого-нибудь и боялся.
Курит дядя Сережа как паровоз. Только не папиросы, как все люди. Дядя Сережа курит мундштук.
А в мундштук он всаживает сигареты, которые сам делает из табака и папиросной бумаги.
Вот посмотрите – берет листочек, потом насыпает табачок, сворачивает… слюнявит… складывает в коробочку.
А папиросы, он говорит, все невкусные.
Тетя Муся считает, что дядя Сережа просто невозможный человек.
А папина бабушка сказала, что он юбергикер.
Это значит по-нашему – перевернутый.
У него все белое – черное, а черное – белое.
Не знаю, может, ему нужно очки носить? Как бабушке?
Дядя Сережа не любит всю советскую власть и, может быть, даже всех ивреев.
Кроме родственников.
– Еврей – это не нация. Это профессия.
А маме дядя Сережа сказал:
– Ты неправильно воспитываешь сына. Его надо учить врать на каждом шагу.
– Не слушайте вы этого антисоветчика, – сердится тетя Галя. – Он сам даже муху не обидит.
Тетя Галя, слава Богу, вяжет кофточки. Поэтому они еще живы. А если рассчитывать на зарплату дяди Сережи, то они давно положили бы зубы на полку.
Вот так всегда говорит тетя Галя.
– Обманывать никого нельзя. Бог все видит и накажет обязательно, – сердится мамина бабушка Лизаветниколавна на эти глупые разговоры.
– Бога нет и быть не может, – встревает папин дедушка. – Надо читать Маркса, и тогда все становится ясно.
– Ваш Маркс такой же надувала, как все, – хихикает дядя Сережа.
Дедушка за Маркса всегда обижается:
– Фуй! Вы рассуждаете как неграмотный человек. Такое может позволить себе только дворник с улицы.
Дедушка вынимает газету с портретом Маркса.
Дядя Сережа смеется.
И я смеюсь. Потому что дедушкин Маркс очень похож на Аниного Синдбада-морехода в книжке про тысячу одну ночь. С картинками.
– Страшно не умереть, – говорит дядя Сережа, – страшно не родиться вовсе. Давайте сфотографируемся все. Пока не поздно.
И мы стали фотографироваться – первый раз в жизни.
Дядя Сережа привез такие большие лампочки. Больше арбуза. Деревянные ноги и аппарат «Кодак» с пластинками.
У дяди Сережи в шкапу столько сокровищ, как у Синдбада-морехода.
На днях он мне показал самую старинную монету.
По секрету, канешно.
За нее можно целый дом купить. Только он не покупает. А живут они с тетей Галей в одной комнате на Таганке. Прямо против рынка подъезд.
Фотографировались мы целый божий день. То так сядь, то эдак. То сюда смотри, то туда… А главное – надо замереть! Даже моргать нельзя. Смотреть прямо в дырочку. И не дышать.
Мне-то пара пустяков – не дышать! А вот дедушке… И мама все время кашляла.
Только дядя Сережа закричит: «Внимание!» – мамочка сразу кашляет.
Дядя Сережа даже хихикать перестал.
В конце концов она легла, и ее прямо в кровати и сфотографировали.
А я в черкеске снимался.
– Теперь, – сказал дядя Сережа, – мы останемся навсегда.
ЗА ЧТО, МАМОЧКА?
Дедушка Георгий Васильевич ездил в Москву, ездил.
А потом взял и заболел.
Пришел доктор Бобков и сказал:
– Крупозное воспаление легких. Надо бы в больницу. Организм все-таки очень изношенный.
Сначала мы испугались. Потому что дедушка в Москве ведь прятался!
А потом, когда ему стало совсем хуже, бабушка вызвала по телефону карету «скорой помощи». И дедушку увезли.
Все эти дни я прожил на Никицкой. Мотался из угла в угол, переводил картинки, играл сам с собой. Даже во двор не ходил.
Все по очереди ездили в больницу. Без меня. Потому что детям в больнице делать нечего. А бабушка даже и домой не ездила. Все время там была.
Один раз, к вечеру, мы сидели у стола в темной комнате и ждали тетю Галю. Она поехала в больницу еще утром и обещалась быть к обеду. Но уже темнело на улице, а ее все не было.
Тетя Муся сказала, что в Москве скоро будет весна, потому что в городе уже пахнет мимозою…
Вдруг стукнуло окно. Я подумал – вот и тетя Галя. У нас так бывает – в дверь не достучишься, так лучше в окно…
Аня пошла открывать. И я побежал почему-то за нею.
Вошла тетя Галя. Сказала:
– Па-поч-ка…
И упала.
В доме пахло камфарой и валерьянкой.
Все плакали. Кроме мамы.
Она сидела белая. Как смерть.
И я боялся на нее смотреть.
Потом тетя Галя рассказала нам – когда дедушка стал умирать, он позвал бабушку и спросил:
– За что, мамочка?
ПЕРВЫЕ ПОХОРОНЫ
Дедушку хоронили в один день с женой Ленина. Дворничиха сказала:
– Хозяину она поперек горла стала. С того дня ищё. Только под ногами моталася. Архаровцы к ей давно подбирались. Тут она ладушков поела и тапочки откинула. Но жалеть нечего. Свое пожила.
И с муженьком энтим таких делов понаделали – век не разбирёсси! Подстилка – она и есть подстилка. В Мавзолее для нее местов нету. Может, в Кремле где-нибудь закопают. А дедушку тваво жалко. Сурьезный папашка был.
На улице моросил снег. Дворник вынес красный флаг и привязал к нему черную ленту. Играла музыка.
Дедушку привезли на автобусе. В деревянном ящике.
В дом заносить не стали. Поставили на табуретовки перед окнами. И сняли крышку.
Раньше я мертвых никогда не видел.
Зажмурился сразу, а потом стал потихоньку подглядывать.
На подушке лежал какой-то старик. Чужой. Только на лбу у него была шишка. Как у дедушки.
Собрался весь двор.
Пришел Сумасшедший из Большого дома. Со скрипкой. Влез на тумбочку у загородки и начал пиликать. Потом руки раскинул – вот так и стал, как птица.
Никто не смеялся.
Пахли желтые цветы. Мимозы. В Москве сейчас, кроме бумажных, других цветов нету. А эти, противные, с Кавказа понавезли.
Когда скрипка играла, все стояли тихо-тихо. Только носом хлюпали.
Потом мы поехали на Ваганьково. Это наше кладбище.
Из ворот никак выбраться не могли. По улице шел народ. Как на демонстрацию.
У жены Ленина знакомых больше, чем у дедушки.
Сразу видно – большое горе.
А дедушку провожала только одна наша семья.
На кладбище в церкви меня подняли на руки. И я поцеловал этого чужого старика: может быть, все-таки это был мой дедушка?
Мы закопали его в яму и поехали обратно на Никицкую.
За столом все говорили, какой удивительный человек был наш папочка. А умер – ни за что.
Оказывается, когда дедушка играл в театре, его звали Георгий Сарматов.
Как похоронили жену Ленина, я точно не знаю.
Тетя Галя сказала, что политика нас не касается.
Насмотревшись на похороны, я стал думать.
Ведь я тоже могу умереть?!
Как же это? Живу, живу – вдруг бац! И нету.
Нигде? – Нигде.
Меня положили на сундуке в темной комнате. Но разве можно уснуть, когда такое делается?
Каждый вечер теперь я не сплю, а думаю. Они даже решили, что у меня гланды.
Никакие это не гланды! Просто я боюсь засыпать в темноте.
Сначала я молчу про это. Но потом у Ани спрашиваю:
– А умирать всем надо? Обязательно?
Аня меня успокаивает. Пока вырасту, наука что-нибудь придумает. Может быть, я еще сам буду ученый и выдумаю лекарство. Чтобы не умирать.
Дядя Сережа сказал:
– Чтобы жить долго, надо есть простоквашу и пить рыбий жир.
Я не знаю, когда дядя Сережа говорит правду, а когда смеется.