— Да, мы знаем об этом трауре, — прервал его князь Меттерних, у которого явно не было горячего желания выслушивать подробности о наследниках Наполеона. — Мы знаем все, что касается эрцгерцогини, и Парма не вызывает у нас беспокойства.
— Но, может быть, Ваше Сиятельство не знает еще, — Бэтхерст снисходительно усмехнулся, — что в Венецию, где я был неделю назад, приехал один французский дворянин, приятной внешности и уже в годах, но еще весьма представительный, смею вас заверить. Он оставался там недолго, прежде чем отправиться к великой герцогине Марии-Луизе, в Парму, исполнять при ней обязанности, которые до него были возложены на покойного Нейперга.
— Так-таки те же? — уточнил, улыбаясь, Меттерних.
— Именно так я имел честь сказать Вашему Сиятельству. Господин де Бомбель должен заменить Нейперга во всех ипостасях… Господин де Бомбель — мой друг, и через него, можете мне поверить, я буду в курсе всего, что происходит не только при дворе герцогини Пармской, но даже здесь. Пока же, надо думать, я не сообщу князю Меттерниху ничего нового, упомянув, что эрцгерцогиня приняла решение путешествовать…
— Путешествовать?! — воскликнул князь Меттерних, весьма удивленный.
— Да. Через несколько дней Ее Высочество будет здесь. Она хочет обнять своего сына, эрцгерцога Франца.
— Быть может, она хочет представить ему господина де Бомбеля? — предположил лорд Коули с убийственной иронией.
— Благодарю вас, — произнес канцлер, ничем не обнаруживая истинного отношения к дочери своего монарха, — за исчерпывающие данные и приветствую ваше рвение, с которым вы служите вашему правительству, а также Европе… Мы при случае выразим вам признательность, и я не премину довести до сведения Его Величества вашу преданность и ваше старание.
— В свою очередь я благодарю вас, Ваша Светлость, — ответил сэр Уильям Бэтхерст, — но я не достоин такой награды, я всего лишь пес, который охотится для собственного удовольствия, забыв о хозяине.
— Вы… охотитесь?
— Да, — высокомерно произнес Бэтхерст, меняя выражение лица. Глаза его сверкали, и он, изо всех сил сдерживая себя, почти кричал:
— Я ненавижу наполеоновское отродье всей душой, я поклялся уничтожить их! Пока будет жив хоть один отпрыск ненавистной семьи Бонапартов, даже отдаленно представляющий угрозу не только моей стране, но и всему человечеству, я буду стремиться стереть его с лица земли. Я раздавлю их змеиные головы, чтобы они никогда не посмели возродиться!..
Произнося эти слова, сэр Уильям Бэтхерст стал похож на фанатиков прошлого, тех, кто не боялся пустить в ход кулаки или яд, служа делу, поддерживая культ, подчиняясь пророку или клятве.
— Значит, это вашей ненависти к семье Бонапарта мы обязаны сделанным нам только что предупреждением? — уточнил князь Меттерних все так же холодно и без какого-либо выражения. — Мы признательны вашей ненависти…
— Так Наполеон причинил вам много зла? — тихо спросил лорд Коули. — Вы кажетесь слишком молодым, чтобы пострадать от этого головореза, от которого наше правительство освободило Европу… Вы не знали это чудовище… Только когда он испустил дух, все смогли успокоиться. Пока же его держали на Святой Елене, никто ни в чем не был уверен. Какое счастье, что он больше никого не держит в страхе!..
— Пусть он не причинил зла лично мне и не уничтожил кого-нибудь из моей семьи, я все равно ненавижу его! — выкрикнул дипломат. — Точно так же ненавижу всех его потомков и родственников… Самое омерзительное, милорд, что Наполеон дешевой демагогией, подкрепленной авторитетом победителя, завоевателя, растлил человечество и нанес немалый вред всем нациям… Народ постоянно пребывает под влиянием идей этого проходимца, подкинувшего им революцию как способ бытия. Сражения, победы, захват территорий — вот дурман, которым он наполнил головы тех, кто были его подданными, а также тех, кто будут их потомками… Еще немного и, вспомнив о своем великом победителе, французы бросят вызов Европе, попытаются вновь расшатать согласие между нациями, с таким трудом налаженное на Венском конгрессе. Эти победы преходящи, они рассеялись, как дым, их материальное влияние исчезло, но дух остался — и он опасен. Единственно правлению этого сумасшедшего мы обязаны тем, что по всему миру расползлись идеи вольнодумцев, этих еретиков-просветителей XVIII века. Нечего и говорить, что попав на благодатную почву, возделанную Наполеоном, они пустили корни и теперь пышные цветы источают яд. Он пресек нормальный ход обогащения Англии континентальной блокадой. Если бы это было только временное бедствие! Нет, Наполеон посеял в мире бунт против легитимной власти, который подорвет королевскую мощь. Помните, он предсказал, что еще до конца века Европа окажется не казачьей, не австрийской или английской, а республиканской… Этот авантюрист расшатал все троны. Народы требуют конституций, ждут спасителей, героев, феноменальных чудовищ, подобных ему…
— Эта опасность нам не угрожает… пока, — возразил Коули.
— Она близка, милорд! Через всю Европу Наполеон пронес кровавый штандарт революции… Он научил народы избавляться от легитимной власти; он показал, что можно безнаказанно попирать божественные законы и все, что есть святого; он бросил в грязь и унизил знать, отобрав у нее титулы и присвоив их людям самого низкого происхождения. Одни стали известными под гром сражений, другие, получив захваченные территории, возомнили себя королевской властью.
— Это происходит оттого, — разъяснил Меттерних, — что разбойник воспользовался нашими владениями, как будто имел на это право. Откуда взялись князь Эсслинг, герцог Ауэрпггадтский, герцог Данцигский? Тревизо, Беллуно, Таранто, Гаэта, двадцать других городов итальянской земли, часть которой принадлежит нам, послужили апанажами, к счастью, такими же иллюзорными, как и его власть, всем солдатам, отличившимся на полях сражений.
— Англия, слава Богу, не испытала такого оскорбления… Ее миновала подобная пародия на знатность… — вмешался лорд Коули, — но этот молодой человек прав: добрый англичанин должен ненавидеть не только Бонапарта, на которого сэр Хадсон Лоу постоянно жаловался в бытность свою губернатором на Святой Елене, но также всех из его племени. Опасность от их происков, интриг, авантюрных выходок представляется немалой. Одно имя Наполеона — клеймо для всех, кто его носит.
— Вы правильно поняли меня, милорд, — обрадовался сэр Уильям Бэтхерст. — Пока живут и здравствуют Бонапарты, Европе не видать покоя.
— Думаете, вам удастся отправить в могилу всех, в ком течет его кровь, всех родственников Бонапарта? — в голосе Меттерниха прозвучала ирония.
— А почему бы и нет? — парировал фанатик. — Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из этих авантюристов поднялся на трон Франции… или какой другой, — мрачно добавил он.
— Не думаю, что подобная опасность существует, — медленно начал князь Меттерних, стараясь не показывать, что понял зловещий намек, — ни один из членов семьи Бонапарта не претендует… Нет того, кто мог бы мечтать о каком-либо троне, даже незначительном герцогстве…
Меттерних напомнил присутствующим, что герцог Рейхштадтский, которого касались угрозы Бэтхерста, был объявлен лишенным права наследовать своей матери и ему не достанется даже маленькое герцогство Парма.
— Прошу прощения, князь! — прервал его Бэтхерст. Он настолько был охвачен ненавистью, что забыл об этикете. — Вы так не думаете, потому что прекрасно осведомлены, что по меньшей мере один из этих опасных наследников может претендовать… и если вы не подозреваете об опасности, события, только что произошедшие во Франции, должны вас просветить…
— Не вам, молодой человек, — осадил его канцлер, — подозревать и обвинять особу королевской крови, который к тому же, поверьте мне, совершенно вне революций и смены династий.
Князь Меттерних склонился к уху лорда Коули и шепнул:
— Наша уверенность в отношении сын Наполеона безгранична. Вам ясно? Безгранична…
— Он достаточно умен для этого? — спросил лорд Коули.
