Императора Наполеона можно не опасаться, он болен. Будь он здоров, у него нашлись бы средства, которые Провидение вкладывало раньше в его руки, он ненавидит гражданскую войну.

Ваши Величества, я — мать, и жизнь сына мне дороже собственной жизни. Простите вызванную страданием смелость, которую я позволила себе, дабы обратиться к Вашим Величествам с этим письмом. Не откажите в просьбе матери, измученной жестокостью по отношению к моему сыну.

Во имя того, кто добр по своей божественной природе и чьим подобием Вы являетесь, прикажите прекратить мучения моего сына, пойдите навстречу его освобождению. Я молю Бога, я молю Вас, тех, кто представляет его на земле. У государственных интересов есть пределы, а потомки по достоинству оценят милосердие победителя».

Письмо заканчивалось просьбой, четко изложенной матерью: в случае, если монархи не сочтут возможным перевезти Наполеона в Европу, позволить ей разделить с сыном его судьбу на Святой Елене.

Прошение осталось без ответа. Пренебрежительным молчанием матери отказали в горькой милости поселиться рядом с сыном на острове с губительным климатом.

Король Жером также тщетно писал английскому принцу-регенту, испрашивая у того разрешения навестить со своей семьей — женой и сыном — больного брата.

«Чувства, толкнувшие меня на этот поступок, — писал он, — не могут оказаться чуждыми душе Вашего Королевского Высочества. Это признательность брату, который долгое время заменял мне отца и был благодетелем.

Желание, разделяемое моей женой, облегчить его заточение нашими заботами и уважением, — необходимость, наконец, подтвердить, что семья его никогда не была неблагодарной по отношению к нему. Наоборот, в своей семье он всегда был и остается объектом почитания и любви.

Столь святые для каждого человека порывы, без сомнения, будут оценены Вашим Королевским Высочеством. Удовлетворив мою просьбу, Вы заслужите право на уважение у человечества и признательность всей нашей семьи».

Принц-регент Английский наложил резолюцию: «Ничего тут не поделаешь».

А ведь речь шла только о коротком пребывании, о встрече братьев, что позволено в любой тюрьме самым отъявленным злодеям.

Между тем Хадсон Лоу радовался, и это отражалось на его лице; волчья пасть и лживые глаза напоминали хищного зверя, который разделывается со своей добычей.

Он только что затребовал бюллетень о здоровье узника и читал его, удовлетворенно покачивая головой и время от времени потирая руки.

Вот что говорилось в бюллетене, который был передан одним из его шпионов, направляемых каждый день в Лонгвуд. После отъезда О’Меара он не получал медицинского свидетельства о состоянии здоровья узника:

«Вчера Бонапарт принял довольно горячую ванну, после которой заметно ослаб: ноги распухли, он почувствовал сильный и продолжительный холод в конечностях. Пульс, обычно пятьдесят ударов в минуту, еще больше замедлился. Кровообращение нарушено, вследствие этого ноги отекли».

Ненависть очень проницательна. Хотя окружение Наполеона воспринимало его болезнь как простое недомогание, Хадсон Лоу не ошибался на сей счет. Дни Наполеона были сочтены, близилась роковая развязка.

Утром 2 апреля 1821 года у императора случился сильный приступ. Он рано поднялся и вышел в сад. Когда Монтолон приблизился к нему, Наполеон, сидевший на траве, сказал, прижав руку к груди:

— Меня тошнит. Это предвестие смерти, я слышу звуки трубы, возвещающей каждому человеческому существу…

И попытался улыбнуться.

Вскоре началась рвота. Его друзья больше не скрывали опасений. 17 марта Монтолон написал княгине Боргезе:

«С каждым днем он угасает все заметнее; слабость чрезвычайная; он не может передвигаться без посторонней помощи даже по комнате. К болезни печени прибавилась другая, также распространенная на этом острове: все органы серьезно поражены; желудок выбрасывает все, что получает. Император не может есть ни мяса, ни хлеба, ни овощей. Он поддерживает себя только бульонами и желе.

Император рассчитывает, что Ваше Высочество доведет до сведения некоторых влиятельных англичан истинное состояние его здоровья. Он умирает, совсем беспомощный, среди этих скал. Его агония ужасна».

Это письмо, как и вся корреспонденция к княгине Боргезе, должно было пройти через руки Хадсона Лоу. Губернатор задержал его под предлогом того, что оно касалось императора, лица, — подумал он с убийственной иронией, — о присутствии которого в Лонгвуде он как губернатор острова не имел никакого понятия, хотя ему должны были докладывать обо всем, что происходит на Святой Елене.

Не мог же он пропустить бумагу, способную всколыхнуть общественное мнение Европы. Никто не должен знать, что император — узник на его острове. Жестокая и изощренная уловка приводила Хадсона Лоу в настоящий восторг.

Он постарался, чтобы об отказе передать письмо Монтолона стало известно императору, и кружил возле Лонгвуда, стремясь увидеть узника и обнаружить раздражение, которое должно было вызвать это новое оскорбление.

Хадсон Лоу сделал вид, будто узнал что-то о заговоре, а император старается усыпить бдительность британских властей, дабы ослабить строгое наблюдение за узником. Поэтому любой шаг Наполеона должен быть ему известен.

Маркиз де Моншеню, представитель Людовика XVIII, в чьи обязанности входило наблюдение за пленным, с этого момента постоянно пребывал около императора, не покидавшего постели.

Монтолона, безмерно возмущенного действиями губернатора, осенила идея: если нельзя избавиться от постоянного надзора и доклада о состоянии здоровья императора, то хотя бы делать это не столь нарочито и вызывающе, уважая, по крайней мере, чувства умирающего.

Он приоткрывал окно в тот момент, когда больному меняли постель.

За прутьями решетки появлялась тусклая физиономия Хадсона Лоу. Хищный взгляд палача застывал на императоре, ослабевшем, уже тронутом крылом смерти; и удовлетворенный, с гнусной улыбкой, губернатор уходил, считая часы, остававшиеся до неминуемой кончины.

Императору Наполеону оставалось немного.

Разрушение организма и еще кое-что добавляли ему мучений. Сильно расстроил отъезд госпожи де Монтолон. Эта женщина была ему приятна, хоть и не завладела его чувствами, но присутствие ее смягчало горечь изгнания.

Кокетливая, с капризным характером, графиня быстро добилась близости с императором и в узком кругу разыгрывала роль императрицы. Она без тени сомнения внушала императору мысль отказаться от планов побега. Ей совершенно не по душе были попытки вооруженной реставрации. Предводитель пиратов Латапи и его флотилия не вызывали у нее доверия.

Она надеялась, что смилостивившаяся Европа позволит узнику со Святой Елены сменить унизительное заключение на менее строгое содержание в Англии или Италии, где Наполеону удалось бы создать небольшое королевство, как на острове Эльба.

Она представляла, что разделит с ним эту ограниченную власть, освещенную блеском его былой славы и величия. А потому спокойно сносила годы заточения на Святой Елене, рассчитывая на скорое возмещение их страданий в Европе, когда сможет в открытую появиться рядом с ним, великим императором, вернувшимся из африканской могилы в мир живых.

К несчастью для честолюбивой графини, события развивались не так, как она их себе представляла.

Дело в том, что доклады близких Наполеону лиц, генерала Гурго, публикации в различных газетах, сообщения, что Александр I и австрийский император сожалеют о происшедшем и осуждают суровое содержание Наполеона на Святой Елене и, по всей вероятности, склонятся к послаблению, возможно, даже переводу узника в какое-нибудь иное место заключения, менее вредное для здоровья и не столь уединенное, как африканский остров, побудили главу английского правительства лорда Кэстлриджа и министра колоний лорда Бэтхерста созвать конференцию и выпустить меморандум с протестом.

«Вам известно, — писал Кэстлридж лорду Бэтхерсту, направляя ему меморандум, — что существует мнение, будто императоры России и Австрии поддерживают идею, чтобы он был вывезен со Святой Елены в более удобную резиденцию. Русские полномочные представители, понимая, что их монарх не мог из справедливого отношения к английскому правительству принять подобного решения, не изучив существа вопроса, возникшего, чтобы ввести в заблуждение общественное мнение, составили нижеследующий меморандум и предложили утвердить протокол, его сопровождающий».