Я присаживаюсь на один из камней, окаймляющих дорожку.

— Ядвига Леонтьевна, а почему вам в саду никто не помогает?

— Как же не помогает? — удивляется она. — Все помогают. Нина с кулинарными травками возится, Вика и Оленька красоту наводят, да и Кристина тоже… Хозяину только все некогда. Кстати, о помощи, пришли ко мне Стаса, сделай милость. Видишь, какая охапка? — она кивает на изрядный ворох растений возле себя. — Надо ко мне наверх отнести. Сама не дотащу.

И снова под этим веселым пронизывающим взглядом я чувствую себя яичком в овоскопе. Не голова у нее, а рентгеновский аппарат, ей-богу! Мне ведь как раз не хватало повода, чтобы подкатиться к Стасу. Уж больно замкнут. Но только я начинаю подниматься со своего неудобного сиденья, как Ядвига машет легонько рукой и — чудеса! — я тут же плюхаюсь обратно.

— Да сиди пока, что ты скачешь, как мышь на сковородке! Мне тут еще закончить надо, а ты ведь поговорить хотела?

— Э-э-э… — глубокомысленно мычу я.

Ядвига глядит на меня с явным сочувствием:

— И чего испугалась? Герман просил тебе помочь, раз уж так выходит.

— Что выходит? — произношу я наконец что-то хоть более-менее внятное.

— Да может, еще и не выйдет, только неладно у нас. Нехорошо. Я и то вижу.

— И давно?

— Да с полгода, наверное…

— А в чем дело? Или в ком?

Ядвига Леонтьевна поправляет что-то неуловимое на клумбе, выдергивает какую-то травинку.

— Лучше бы Герман ее еще где-нибудь поселил. Чужая она здесь. Хотя и не житье это — по разным домам.

Н-да… Про «лучше бы где-нибудь еще» я и сама уже знаю. А не последовать ли заветам классика, не пойти ли другим путем? Я угнездилась на бордюрном камне поудобнее — интересно, как это кошкам удается…

— Ядвига Леонтьевна, а вы Нину хорошо знаете?

— Нину? — удивляется она. — Странная мысль. Мне это даже в голову не приходило, — довольно непонятно отвечает она, выдергивая еще пару стебельков. — Разве что Зинаида расскажет… Я тогда с ними не жила еще.

— Тогда — это когда?

— Когда они еще на Овраге жили. Знаешь, послевоенная застройка?

Овраг у нас самый настоящий. То есть, их даже несколько, как в любом приречном городе. Но с большой буквы, как имя собственное, пишется лишь один — ибо являет собой не только образчик берегового рельефа, но и городской район. Лет сто назад, когда Россия бурлила и кипела неразделенной страстью к общественному прогрессу, Овраг облюбовали молодые и свободолюбивые — дабы отдыхать на лоне природы не только телом, но и душой. Русского человека после выпивки хлебом не корми — дай перемыть косточки начальству — причем всему, от цехового мастера до правительства: мы, мол, народ, а они все кровопийцы. И сладкий трепет Причастности приятно волнует душу, превращая обыденную пьянку в нечто вполне возвышенное.

В Овраге, недоступном для посторонних глаз, размахивать лозунгами можно было совершенно безопасно. Юные р-романтики, пламенея вулканическими россыпями на возбужденных лицах, распускали друг перед другом хвосты и гордились собственной смелостью — легендар-рные гер-рои-р-революционер-ры. Вернувшись на рабочие места, языков на привязи не держали, так что мало-помалу молва превратила классическое место рабочих пикников едва ли не в центр подпольной деятельности. Примерно в те же времена в городском суде подвизался адвокатом некто Владимир Ульянов…

Годы сгладили рельеф «исторической» местности, Город расширялся, склоны бывшего оврага заросли домами и домишками. После Великой Отечественной на хвосте Оврага, в той его части, что дальше от реки, началось более капитальное строительство — домов понастроили трех-четырех-пятиэтажных, и, кстати сказать, вполне приличных. Дальше — больше. И сегодня с точки зрения географии Овраг — это практически середина Города. Там, значит, господа Шелесты и обитали в прежние времена…

— Они с матерью в соседней квартире жили. Нина в одной школе с Германом училась, Зинаида ее привечала. Да и помочь Ниночка никогда не отказывалась. Ну там шторы перевесить, окна-полы помыть. Матери-то вечно дома не было, вот она у соседей и торчала… — Ядвига задумывается, не то собираясь что-то еще добавить, не то как раз наоборот, намереваясь о чем-то умолчать. Ну в самом деле, неужели девчонка-школьница не найдет более интересного занятия, чем мыть окна в соседской квартире. Разве что приплачивали? Или там личный интерес был? — А уж много после, когда вся эта самостоятельность началась, — Ядвига, надо полагать, имеет в виду перестроечную карусель, и не понять, одобряет или осуждает. — Дела у Германа сразу неплохо пошли, он всегда был упрямый. Я самый сильный и самый главный, а значит, должен всех близких обеспечить. Дом он этот выстроил, Оленька, кажется, в школу уже пошла. Это сейчас тут такой поселок, охрана, обслуга… А тогда — первый особняк был. Вокруг одни хибарки стояли. А некоторые и лежали, — Ядвига усмехается. — Тогда и я к ним переехала, и Нину они с собой взяли.

Стас, как обычно, драит одну из машин — так бармены в кино тратят все свое время на протирание и без того сияющих бокалов. Заглянув в распахнутые гаражные ворота, я в очередной раз восхищаюсь размерами помещения — в нем запросто поместилось бы небольшое семейство индийских слонов. Или даже африканских, хоть они и крупнее. А оставшегося пространства как раз хватило бы для небольшой съемочной группы. Запустить еще парочку макак и попугаев попестрее — и можно снять очень оригинальное продолжение «Тарзана». Что-нибудь вроде «Тарзан в городских джунглях».

Джунгли в гараже были еще те: какие-то полки, закоулки, стеллажи, забитые всевозможными непонятными мне предметами. По большей части металлическими, хотя кое-где даже мой неискушенный взгляд опознавал пластмассу, а то и резину. Размеры предметов отличались еще большим разнообразием: от таракана до средних размеров кабанчика. На самых нижних и на самых верхних полках размещались особо крупные экземпляры, а средние полки были заняты железками помельче — такими, что даже я смогла бы каждую из них поднять без риска заработать на этом грыжу.

Впрочем, очень может быть, что «всякого» тут не так уж и много, но при взгляде на изобилие разных штуковин их количество увеличивается прямо пропорционально непонятности назначения. К примеру, когда садишься в стоматологическое кресло, страшных блестящих железок на стеклянном столике видишь сотню, а то и две — хотя чистым счетом их там не больше дюжины. И дорога, которая несет вас к некоей цели, в первый раз оказывается куда длиннее, чем в двадцатый.

Я вежливо здороваюсь и передаю просьбу Ядвиги Леонтьевны. Стас кивает, продолжая сосредоточенно протирать «вольво», который и так уже можно использовать вместо зеркала. В комнате смеха, конечно.

— Тут у тебя целый автобатальон разместить можно. Или самолет…

После небольшой паузы, как будто он оценивал реальность такого размещения, мой неулыбчивый собеседник серьезно сообщает:

— Самолет в ворота не пройдет, — несмотря на очевидную скупость ответов, непохоже, что мое присутствие мешает. Стас отвечает вполне охотно, только очень немногословно. Ну что же, уже успех, попробуем его развить.

— Не маловато машин на такое помещение?

— Скоро больше будет, — без улыбки информирует он. — В субботу для Кристины тоже «вольво» пригонят.

— А почему снова «вольво»?

Стас пожимает плечами.

— Кристина на этом училась, говорит, привыкла.

— Тебе, наверное, интереснее было бы, если бы все машины были разные? — вот ей-богу, ничего я не понимаю в автомобилях и не знаю о чем спрашивать, тыкаюсь наобум. Но последний мой вопрос, хотя и дурацкий, кажется, попал в цель. Наконец-то я вижу, как Стас улыбается. Черт, на кого же он похож? Вот голова дырявая, честное слово!

— Герман Борисович к осени собирается лендровер купить, на охоту ездить, — заискрившиеся глаза и осветившая лицо мечтательная улыбка делают шофера удивительно похожим на самого Германа. Воистину, у всех мальчишек одно на уме — хлебом не корми, дай с железками повозиться.