Значит, болиголов… Которым Сократа отравили. В исторических источниках, правда, фигурирует цикута, она же вех, она же водяной болиголов. Но цикута вызывает судороги, тошноту, сильные боли — так что, если верить Платоновскому описанию, не цикута там была, а именно болиголов: тяжелеют и отнимаются ноги, и постепенно холод поднимается до сердца.

Народная медицина использует болиголов не то при ревматизме, не то при артритах — в общем, для лечения суставов. Наружно, конечно.

Пустой пузырек с ярко-красной наклейкой — такими Ядвига метит опасные препараты — обнаружили у Вики под кроватью. Содержимое флакончика, похоже, целиком перекочевало в тот самый кофейник. Чистое самоубийство, короче говоря. Депрессия после потери мужа и ожидаемого ребенка, доступность яда — и вуаля! Предсмертная записка прилагается.

Якобы предсмертная — вот в чем фокус-то. Но кто об этом «якобы» знает, кроме меня? Герман, разумеется. Ибо сам же и выложил на общее обозрение наиболее убедительный вариант. Чтобы уж никаких сомнений не оставалось — самоубийство.

— Ну ты же понимаешь, что никаких других вариантов даже не рассматривалось! Все очевидно. Записка — так, завершающий штрих. Да не подпрыгивай, я просто видел, как ты подглядывала, когда… ну в комнате у Вики. Ты, кстати, ни с кем своими наблюдениями не поделилась?

Я автоматически покачала головой. Ой, идиотка! Ты что, не знаешь, что делают с нежеланными свидетелями?

— Ну да, я так и думал. И не говори. Маме и в голову не приходит, что это не самоубийство. Если до нее дойдет — не переживет.

Впрочем, нет. Если Злодей — Герман (с черт его поймет какими мотивами), зачем я ему тут понадобилась? Достаточно выставить меня из дома или уж для гарантии тоже грохнуть — но не обсуждать тонкости развития ситуации. И ведь продолжает настаивать, чтобы я оставалась. Бессмысленно.

— А ты как догадался?

— Да уж догадался. Если верить Ядвиге — а она не хуже любой лаборатории — отрава была в кофейнике. Он полный был?

— Ну да.

— Значит, она выпила чашки три, а то и все четыре этой, прости, смеси. Для самоубийства, согласись, довольно странно. Это раз. Я, Риточка, Вику знаю… — Герман осекся, глубоко вздохнул и продолжал, — …знал, как облупленную. Прошла там депрессия или нет — дело темное, психология, в общем. Но не стала бы она кофе в кофейник наливать, не по ней эти церемонии, взяла бы джезву. Вот готовый взять, если уже кто-то перелил, — другое дело. Это два. Уезжая в контору, я Кристину оставил в обществе этого самого кофейника. Причем пить она так и не стала. Это три. Ты, а за тобой — Вика спустились примерно через час.

— Герман… — осторожно проговорила я. — А не лучше бы Кристину сейчас отправить куда-нибудь? В Париж, в Токио, да мало ли? На месяц, на два? На полгода, если нужно?

Он покачал опущенной головой — точь-в-точь бык на корриде.

— А потом все начнется опять? Нет.

— Или все-таки охрану, или…

— Нет, я уже сказал, что это не обсуждается.

Поглядите, какой Людовик! Государство — это я.

— Не боишься?

Герман посмотрел на меня устало и спросил:

— Как ты думаешь, Рита, если бы я был способен шарахаться от угроз, как балерина от пьяного травматолога — смог бы я занять то положение, которое занимаю сейчас?

Да, свернуть этот танк с выбранного пути мне явно не под силу. А освободить меня от данного слова может только он. Всегда любила принципиальных людей…

— Нельзя же рассчитывать, что в следующий раз он опять промахнется.

— Промахнется — не промахнется… Ты издеваешься? Знаешь ли, у меня не так много родственников, чтобы позволить их убивать.

— Герман… А если это не случайности?

— Что?!

— Понимаешь, он все время промахивается. Как дурак. Но сами-то способы… Все очень изобретательно. И аккуратно. Не идиот придумывал.

— То есть?

— Ну… Как на корриде. Убийство быка само по себе не очень и важно. Главное — сделать все по правилам, чтобы спектакль выглядел…

— Я понял. Главное — эстетика процесса, а не результат.

— Примерно. Только я уже не уверена, что мы правильно видим результат. Кристина — не цель, а средство. Он в тебя целится. Но тебя ведь личной опасностью не напугаешь? А вот потерять Кристину ты боишься больше всего на свете. Да и прочие тебе — не чужие. Вот он и «промахивается» — чтобы ты как следует прочувствовал. А сам в это время наблюдает, как тебя трясет.

— Значит, ты думаешь, что это все-таки посторонний?

— Не исключаю, во всяком случае, — я не стала пояснять, что «посторонний» — понятие относительное.

— Знаешь, — покачал головой Герман, — я, конечно, не ангел, я даже могу представить, что кому-то хочется меня убить. Но чтобы кто-то ненавидел меня до такой степени… Это уже что-то запредельное, в голове не укладывается.

Я не добавила того, что вертелось у меня на кончике языка — еще страшнее ждать, кто будет следующим. Нейрофизиологи утверждают, что мышление мужчин и женщин отличается принципиально, поскольку у женщин могут одновременно работать оба полушария, а у мужчин — только по очереди. Подумаешь, переживания! Они в том полушарии, а соображалка в этом. И невзирая на эмоциональное торнадо, крутится и щелкает в режиме счетной машины — один плюс три, плюс восемь, а если минус, а корень извлечь, а в зеленый цвет покрасить… Обычно в результате появляются всякие идеи — что делать с давящей ситуацией помимо дурацкого ее пережевывания.

— Герман, а если попробовать отвести удар?

Крику было много.

Хорошо звучит, хотя справедливости ради следовало бы уточнить, что крику не было совсем. Просто открытая со всех сторон терраса — не лучшее место для семейных разборок.

Притаившись в холле, я прислушивалась к гневным нападкам Германа и робким ответным репликам Кристины — и боялась так, словно страх — это какое-то занятие. Все решено, ничего уже не изменить, остается только бояться. Если у Злодея нормально работают мозги — а судя по всему, мозги у него в полном порядке — он может сообразить, что устраивать семейную сцену так, чтобы ее свидетелем мог стать каждый любопытный — совсем не в духе Германа.

При обсуждении мы с ним эту опасность учитывали, но решили, что придется смириться — прочие варианты были слишком сложны.

Черт, черт, черт! Вдруг Злодей все же догадается, что его ловят — и что будет после этого?

Вскоре стало ясно, что подслушиваю не только я. В проеме одной из ведущих в холл дверей, застыла Светочка. Сперва жадно прислушивалась к происходящему, потом, когда супруги разошлись в разные стороны, вдруг воровато оглянулась, достала из кармана темный флакончик, отвинтила пробочку и капнула немного в чашку, которую Герман в пылу ссоры оставил на столике. Спрятала флакончик. Еще раз огляделась. И исчезла.

Та-ак… Ребята, это уже фарс какой-то. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Изощренно-изобретательный Злодей — Светочка? Которая, кажется, и говорить-то не умеет, а думает спинным мозгом — за полным отсутствием головного?

Ладно, предположим, что мозги в этой вульгарно-очаровательной головке все-таки есть. Хотя подливать что-то в забытую чашку — по-моему, глупость несусветная. Где гарантия, что допьет тот, кто нужно?

И главное — зачем Светочке травить Германа? Она же его вроде бы соблазнить пытается. Безуспешно, правда, но все-таки…

Бережно ухватив чашку, я помчалась в башню к Ядвиге. Она, похоже, ничуть не удивилась. Понюхала содержимое, попробовала капельку на язык и усмехнулась:

— Светочкина работа?

— Ну… да, — опешила я.

После нескольких загадочных манипуляций Ядвига сообщила результат: любисток, заманиха и кровь.

— Возможно, еще розмарин и повилика, но утверждать не возьмусь. А кровь наверняка ее собственная, не пугайся. В общем, обычное приворотное зелье.