— Пойдет куда? — вновь повторил он.

— Я пыталась убедить вашу дочь присоединиться этим вечером ко мне в Придворной опере. У меня билеты на «Тангейзера».

Она быстро оправдалась недомоганиями в семье и упорным нежеланием матери покинуть больного мужа.

— Прекрасная мысль, — одобрил господин Майснер. — Берте пойдет на пользу вечером выйти из квартиры. Глупое допотопное поверье, что женщина в такую пору должна лежать.

Он внезапно оборвал свои слова, не будучи уверен, что высказался к месту.

— Все в порядке, отец, — успокоила его Берта и добавила шутливым тоном: — Я уже сообщила фройляйн Шиндлер о моем ах-таком-деликатном-положении.

Господин Майснер улыбнулся:

— Все в порядке, а что думаете вы, фройляйн Шиндлер? Разве не прекрасно было бы для Берты подышать живительным культурным воздухом Придворной оперы? Даже если это Вагнер.

— Но, господин Майснер, Вагнер — это апогей искусства.

— Апогей как отдаленная луна, фройляйн Шиндлер?

Она рассмеялась при этих словах:

— Нет, господин Майснер. Вы умышленно искажаете значение, которое вкладываю я. Апогей — как наивысшая точка. И действительно, для госпожи Майснер было бы чудесно присутствовать там.

— Но вы же упоминали, что вас не смогли сопровождать ни мать, ни отец, — сказал старик.

— Я надеялась уговорить господина Вертена сопровождать нас, — призналась барышня Шиндлер.

Но господин Майснер отрицательно покачал головой на это предположение:

— Чепуха. Карл слишком занят попытками выследить этого злоумышленника до того, как тот натворит еще больше бед. Но я, с другой стороны, являюсь старцем, затерявшимся в огромном столичном городе, и горю желанием сопроводить двух красавиц послушать вершину музыки.

— Отец! — Но Берта вовсе не была так скандализована, как это звучало в ее голосе.

Барышня Шиндлер бросила на нее озорной взгляд:

— Тогда решено, госпожа Майснер?

— Видите ли… — начала было Берта.

— Вы знаете, у Карла предпочтение скорее к симфонической или камерной музыке, — сказал господин Майснер. — Я только окажу ему любезность, если отправлюсь вместо него.

— Решено, фройляйн Шиндлер. Мой отец уже дал согласие. Мы будем счастливы разделить с вами это посещение.

Вертен пребывал в смятении. Он пешком прошелся от квартиры Малера до кафе «Фрауэнхубер» в надежде, что ритмичное вышагивание поможет ему навести порядок в хаосе мыслей, роящемся в его голове.

Как только он покинул квартиру Малера, в его уме снова всплыли сказанные им слова. Тор приехал в Альтаусзее только в четверг. Вначале Вертен не понял, почему это имеет такое значение. Возможно, Тор задержался в пути, чтобы повстречаться с друзьями. Возможно, он позволил себе незаконный, хотя и неполный выходной день. Он заслужил его; ему только надо было попросить у Вертена выходной. Какая разница, в конце концов?

Но по мере его продвижения это небольшое несоответствие не давало ему покоя, пока он окончательно не понял его истинное значение: если Тор появился в Альтаусзее только в четверг, это значило, что в прошлую среду он все еще находился в Вене. В тот день на Вертена было совершено нападение в конторе.

Пройдя еще один квартал, Вертен понял, насколько смешно это выглядело. Если Тор хотел найти какой-то документ в конторе, — скажем, посланное им письмо, — ему было достаточно просмотреть все ящики, когда Вертен отсутствовал. Для этого было множество возможностей. Не было необходимости привлекать внимание взломом, переворачивать все в конторе вверх тормашками, а затем нападать на него.

Вертену потребовалось одолеть еще полквартала, чтобы свести этот довод к нулю. Возможно, Тор хотел привлечь внимание к такому взлому. Предположив, что никто не заподозрит его по тем же самым причинам, которые привел Вертен. Другими словами, Тор инсценировал взлом и напал на адвоката, чтобы отвести подозрение от себя и пустить коллег по ложному следу.

К тому времени, когда он достиг Рингштрассе и начал лавировать по лабиринту улиц в направлении кафе, адвокат вспомнил свой разговор с Натали Бауэр-Лехнер на железнодорожном вокзале в прошлую пятницу вечером, когда Малера привезли в Вену полумертвым. Она также подтвердила то, что сказал композитор. Вертен не придал этому должного внимания в тот момент, но эти сведения явно дозревали в том, что невропатологи называют подсознанием.

Натали Бауэр-Лехнер упомянула, что Тор прибыл «вчера». Это означало четверг, а не пятницу. Он услышал это сообщение, запомнил его, но только сейчас понял его истинное значение.

Гросс уже ожидал его в кафе, сидя на том же самом месте, которое они занимали, беседуя с господином Хансликом. Отто, старший официант, приветствовал их со своим обычным хорошим настроением и быстро принес ему мокко, даже не спрашивая заказ.

Вертен не смог удержаться и сразу вывалил все свои подозрения касательно господина Тора.

Гросс просто кивнул:

— Я тоже продумывал эти направления. Чашу весов перевесило обнаружение имени «Вильгельм». Так же как и перевернутое наоборот имя Тор — Ротт. Преступники любят использовать фальшивые имена, как можно более схожие с настоящими, во избежание ошибок.

Вертен почувствовал, как возбуждение возрастает в нем подобно ощутимому давлению.

— Так что Тор может оказаться давно потерянным братом Ганса Ротта, мстящим за то, что он считал плагиатом Малера. У него приблизительно такой возраст, и Малер помнит слухи, что он якобы уехал в Америку. Тор провел какое-то время в Америке, по крайней мере он так сказал Берте. Боже мой, Гросс, ему представились огромные возможности. Ведь он был за городом каждый раз, когда там происходила атака на Малера. Вначале перед аварией с велосипедом, а затем на прошлой неделе перед отравлением.

Адвокат на минуту задумался.

— Но как он может быть связан с событиями в Придворной опере?

— Вот здесь имеет право на рассмотрение теория существования сообщника, — ответил Гросс. — У Тора, или Ротта, есть некто внутри театра, помогающий ему. В конце концов, было бы уже слишком предположить, что он имел доступ за кулисы и что никто не заметил бы слонявшегося там постороннего.

— А как насчет Гюнтера и женщины Паулус?

Гросс помешал свой кофе.

— Эти убийства могли быть совершены либо Тором, либо его сообщником.

— Трудно представить Тора в роли убийцы, — усомнился Вертен, вспомнив робость, замкнутость этого существа, дрожащего от малейшего испуга.

— Человек может менять свою манеру поведения и внешность так же легко, как и свое имя, — просветил его Гросс. — Кротость — идеальная маска для человека, у которого хватает злости, чтобы совершить несколько убийств.

Гроссу пришла в голову новая мысль.

— Возможно, нам стоит еще раз побеседовать с госпожой Игнац, — предложил криминалист. — Как мне помнится, эта дама заявила, что она не видела незнакомцев в здании в день нападения на вас. Если я буду истолковывать это заявление в буквальном смысле, то остается вероятность того, что она могла видеть господина Тора. В конце концов, для нее он не постороннее лицо. Если Тор является Роттом, то это объясняет еще кое-что, не дававшее мне покоя в связи с нападением на вас.

Вертен собрался было спросить, что же это было такое, но Гросс без остановки продолжал:

— Запертая дверь в вашу контору. До сих пор мы руководствовались гипотезой, что это было не совсем обычным действием взломщика, но почему закрытая дверь не могла быть привычным поступком служащего?

— Как я мог быть настолько слеп? — внезапно спросил Вертен.

— Не порицайте себя, друг мой, — утешил его Гросс. — Я тоже не сразу раскусил его. Но для нас это всего-навсего теория. Нам недостает веских доказательств. Однако я уверен, что мы можем собрать кое-какие улики и без необходимости вновь общаться с этой вашей нахальной привратницей.

— Его почерк, — подтвердил Вертен. — Такие красноречивые следы чернил. У нас полно документов, написанных им, в конторе.