— Итак? — вопросительно промолвил адвокат.

— Она неважно слышит.

— Что?

— Только не говори мне, что ты тоже туговат на ухо.

— Почему ты так считаешь?

— Эта невинная манера нагибаться через стол, как будто быть поближе к тебе. Причина совсем не в этом. У нее посредственно обстоят дела со слухом. У меня была школьная подруга, которая пользовалась такой же уловкой и с таким же воздействием на юношей.

— Я уверяю тебя, — заговорил было он.

— О, не беспокойся, Карл. Она — привлекательная штучка, надо отдать ей должное. И элегантная. Нелегкое сочетание для женщины.

— А что ты думаешь о ее истории?

Берта сложила вместе свою тетрадь для заметок и карандаш.

— Несомненно, воображение у нее чрезвычайно развитое. Но ведь погибшее сопрано действительно было, не так ли?

— Итак, ты полагаешь, этим стоит заняться?

— Разве имеет значение то, что я думаю? Ты же, собственно, пообещал это девушке. И к тому же бесплатно.

Он чувствовал себя дураком.

— Да, похоже, я так и сделал.

Жена прошла через комнату к нему и потрепала его по щеке мягкой теплой ладонью.

— Не беспокойся, Карл. Я уверена, что она уже обвела вокруг своего пальчика и немало других мужчин.

Вертен и его жена сегодня обедали в городе, посетив один из их любимых кабачков, расположенный за пару домов от адвокатской конторы. «Старая кузница» была непритязательным и уютным заведением с меню, меняющимся ежедневно. Сегодня подали суп с фрикадельками из говяжьей печени, за которым последовал пряный гуляш с гарниром из вареного молодого картофеля. За обедом они пили красное вино из Бургенланда; оба предпочли обойтись без десерта. Вместо этого они заказали по маленькой чашке кофе и посидели, обсуждая утренние события и планируя послеобеденное время.

Вертен после ухода фройляйн Шиндлер решил не мешкать и связался по телефону с Придворной оперой, пытаясь поговорить с директором. Ему ответили, что сегодня Малер находится дома по причине жестокой ангины. Он попросил домашний номер телефона Малера и получил его по праву адвоката. На этот звонок ответила женщина, которая оказалась одной из сестер музыканта, Жюстиной Малер. Она была главной домоправительницей и, судя по ее манере дотошно выспрашивать Вертена о цели предстоящей беседы, еще и охранником. Он сослался на важность и конфиденциальность запрашиваемого посещения — и в конце концов смог добиться назначения встречи на два часа пополудни.

— К этому времени Густав уже должен будет проснуться от послеобеденного сна, — сообщил скрипучий голос на другом конце провода. — В противном случае вам придется подождать.

Он попрощался с Бертой, которая отправилась для послеобеденной работы в детском благотворительном заведении в Оттакринге. День выдался для пешей прогулки: легкий ветерок с высоко плывущими облаками в небе цвета яйца малиновки, как будто с вида города, написанного Беллотто.[21] Проходя по тихим мощеным переулкам внутренней части города, Вертен испытывал чувство полной гармонии между собой и окружающим его миром. У него было все, что ему было нужно сегодня: любовь добропорядочной женщины, вкусный обед в животе, идеальный день, чтобы побыть на воздухе, а в конце прогулки возможное дело для расследования.

Квартира Малера располагалась как раз за Рингштрассе, на Ауэнбруггерштрассе, в коротком переулке, ведущем в Реннвег, дипломатический квартал около Бельведера.[22] Направляясь к Шварценбергерплатц, Вертен вспомнил о том утре, когда он и его старый друг, криминалист Ганс Гросс, незваные ночные гости эрцгерцога Франца-Фердинанда, покинули расположенный там дворец.[23]

Квартира Малера фактически располагалась на углу квартала Реннвег, за несколько шагов от Нижнего Бельведера. Дом был построен Отто Вагнером,[24] и на этом здании лежала печать раннего стиля архитектора с декоративными панелями в нишах по углам и линиями схожего орнамента фризов, украшающих окна четвертого и пятого этажей.

В соответствии с требованиями современности оно было оборудовано лифтом, на котором Вертен решил подняться, ибо нога давала знать о себе после путешествия сюда. Пока подъемник вез его на пятый этаж к квартире Малера, адвокат растирал свое негнущееся колено. После второго стука дверь открыла копия композитора, но в женском варианте. Ее волосы были такими же всклокоченными и жиденькими, нос — ястребиным, а взгляд глаз — слегка затуманенным и хищным. Она была одета в отнюдь не белоснежную блузку с широким галстуком, на талии белый пояс стягивал широкую юбку, которая выглядела так, как будто ее сшили из парусины.

— Вы, должно быть, господин Вертен, — предположила женщина.

— Да. — Адвокат был не совсем уверен, каким образом обращаться к ней: «Милостивая государыня?» Неписаные правила превращали «фройляйн» в «фрау», если она все еще была не замужем в возрасте тридцати лет или около того. Это «около того» всегда смущало его. Вместо устного приветствия Вертен выбрал рукопожатие.

— Полагаю, вы желаете войти.

С этими словами она повернулась, предоставляя ему самому закрыть за собой дверь. От входа в обоих направлениях ответвлялись короткие темные коридоры с прилегающими к ним несколькими комнатами. Жюстина Малер проследовала через двойные двери из красного дерева, расположенные прямо перед ней. Когда они открылись, Вертен оказался во внутренней прихожей, которая была намного просторнее и лучше освещена и выходила на второй ряд комнат. Финансовые дела директора Придворной оперы явно обстояли неплохо, если он мог позволить такую роскошную квартиру всего лишь для себя и своей сестры.

Он продолжал идти за Жюстиной Малер, когда она повернула налево. Вертен проследовал мимо открытой двери справа и бросил взгляд внутрь. Помещение оказалось парадной столовой с элегантной мебелью — очень современный стол со стульями геометрических форм. Несомненно, они были созданы в «Веркштетте»,[25] объединении прикладных искусств художников, исповедующих стиль модерн и принадлежащих к авангардистскому течению «Сецессион», группировавшемуся вокруг Климта. Из больших окон, выходивших на улицу, в комнату потоком лился свет.

Женщина открыла двойные двери в следующее помещение, и они вошли в просторную гостиную; на паркете в середине красовался великолепный рояль фирмы «Безендорфер»[26] со сверкающей свеженавощенной полировкой. В дальнем углу адвокат увидел, как ему показалось, груду одеял на кушетке; при ближайшем рассмотрении оказалось, что под эту гору стеганых пуховиков забился сам Малер с белой повязкой вокруг горла и термометром во рту. Вертен был вынужден подавить невольное желание рассмеяться; все это смахивало на карикатуру из «Блохи» или какого-нибудь другого юмористического еженедельного издания.

Рядом с кушеткой разместился небольшой полированный столик, на котором стояла картонная коробка с рахат-лукумом, или «турецким наслаждением», как именовали эту сладость англичане, к которой, если верить прессе, Малер имел чрезвычайную слабость. Вертен прочитал в какой-то журнальной статье, что композитору регулярно поставляла сладость напрямую из Стамбула компания «Али Мухиддин Хачи Бекир»; это невинное человеческое предпочтение представило Малера Вертену в более гуманном свете. Небольшие желейные кубики конфет были обильно обсыпаны сахарной пудрой и испускали сильный запах корицы и мяты.

Жюстина Малер резко остановилась перед кушеткой, наклонилась и извлекла термометр изо рта Малера, прищурившись, уставилась на него, издала хмыкающий звук по поводу результата, затем засунула стеклянную трубочку в карман блузки.

— Прошу вас не утомлять его. Ему еще предстоит подготовить последний оперный спектакль в этом сезоне.