— Могу ли я принести вам чего-нибудь? Воды?

— Нет, я превосходно чувствую себя. Это было такое ужасное переживание. Его после обеда мучили бесконечные позывы к рвоте, он весь горел и выпил столько воды, как будто умирал от жажды. Чудовищно, просто жутко. Мы в любом случае собирались сегодня вернуться в Вену. Густлю надо подготовиться к «Тангейзеру» на следующей неделе. А теперь еще и это.

Придворная опера была закрыта часть июня и весь июль, но этим летом там устраивалось особое празднество в честь вдовы Рихарда Вагнера, Козимы Вагнер, основателя фестиваля в Байрейте. Оно включало исполнение оперы «Тангейзер» в ее честь. Однако, как было известно Вертену, это событие отнюдь не приветствовалось единодушно музыкальным и артистическим обществом Вены, ибо Вагнер все еще оставался предметом разногласий борцов за чистоту музыкальных традиций.

Он уселся рядом с госпожой Бауэр-Лехнер, погладив ее по руке.

— Теперь все в порядке. Вы слышали мнение доктора. Никаких далекоидущих последствий.

— Да, — сказала Натали без убеждения. — Она обвиняет вас. Я имею в виду Жюстину. За то, что вы покинули ее брата.

— Я не покинул его. Полиция взяла охрану на себя.

— Он просил встретиться с вами, но вы прислали своего помощника.

Мысли его собеседницы явно блуждали где-то вдалеке. Но сейчас было не время для споров такого рода.

— Если вы не возражаете, я хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Полиция уже покончила с этим. Вы не могли бы просто переговорить с ними?

— Намного больше пользы получить все сведения из первых рук. Господин Малер настоятельно потребовал от меня найти злоумышленника. Вы видели, как он разговаривал со мной на железнодорожной станции.

— Да, вы правы. Мы все немного ошеломлены последними событиями. Начинайте. Все, что угодно, лишь бы помочь Густлю.

— Давайте начнем с самого очевидного. — Вертен выудил свою записную книжку в кожаном переплете из внутреннего кармана сюртука. — Кто в последнее время находился на вилле Керри?

— Вы имеете в виду, кроме меня, Жюстины и Арнольда?

Значит, Розе не уехал, подумал Вертен. Исключенный из завещания Малера, если он женится на Жюстине, но все-таки оставшийся гостем в доме.

— Да.

— Итак, там был господин правительственный советник Ляйтнер. Он посетил нас вчера, привез на подпись какие-то важные бумаги для Густля. Некоторое время они разговаривали друг с другом. Кажется, господин Ляйтнер вернулся в Вену этим утром.

— Привез ли он что-нибудь с собой на эту встречу?

— Вы имеете в виду коробку рахат-лукума?

Вертен утвердительно кивнул.

— Ту коробку доставили почти неделю назад. Прямо из Стамбула. Не могу сказать, сколько кусочков Густль съел из нее. Я уверена, что полицейские ошибаются, считая это источником яда.

— Их разговор был… дружелюбным?

Натали посмотрела на него серыми проницательными глазами:

— Вы хотите сказать, не слышали ли мы криков, как при его последнем посещении?

— А вы слышали?

— Нет. Собственно говоря, их общение имело довольно радушный характер.

— Приезжал еще кто-нибудь?

— Эта сопрано, Герта Рейнгольд, совершенно неожиданно появилась в среду.

Именно та, которую Малер заставил тридцать раз пропеть отрывок из арии Моцарта, чтобы добиться правильного исполнения. Та, которая в конце концов выкрикнула прямо в лицо Малеру: «Умри, ужасное чудовище!»

— Похоже, там тоже все было решено миром, — продолжила Натали. — И Герта, кажется, не привозила никаких конфет. При отъезде они расцеловали друг друга в щеки. Конечно, еще присутствовали дежурный полицейский и ваш человек, господин Тор, который приезжал вчера. Похоже на то, что он очень усердный работник, но чрезвычайно робок.

Вертен согласился.

— Нет, это, должно быть, тот безобразный бродяжка, которого задержала полиция, когда он этим утром шнырял вокруг виллы.

Он слышал об этом впервые.

— Кто же это?

— Я слышала фамилию… Как это? Нет, не могу припомнить… такой омерзительный субъект. Говорит, что Густль посылал за ним. Чепуха. О чем ему говорить с подобным типом? Густль категорически против использования клаки.

Гросс ждал его у входа в больницу.

— Я счел, что госпожа Бауэр-Лехнер проявит большую словоохотливость, отвечая на ваши вопросы в моем отсутствии. Так оно и вышло?

Вертен быстро рассказал Гроссу, что ему удалось узнать.

— Шрайер, — сделал вывод Гросс. — Это должен быть он. Глава клаки. Его взяли под стражу? Но это нелепо.

Вертен надеялся, что встреча с Дрекслером будет отложена до утра, так что он сможет вернуться к Берте, но эта новая информация требовала от коллег спешно переговорить с ним сегодня же. Все еще было светло, такой приятный вечер с дуновением ветерка с Дуная, несущего с собой запах свежей воды. Направляясь в сторону Полицейского управления, они продолжали обсуждать эти новые события.

— Кто знал о слабости Малера к этим конфетам? — спросил Гросс.

— Все, кто когда-либо навещал места его пребывания. Коробка всегда находилась где-нибудь у него под рукой. Или же любой, кто читает колонки сплетен. Журналисты обожают излагать подобные подробности частной жизни.

— Излагать что?

Вертен пожал плечами:

— Ну, полагаю, Малеру в конечном счете не чуждо ничто человеческое. Что он сладкоежка. Что ему присылают их из Стамбула.

— Явно не эту коробку, — заметил Гросс. — Или турки решили отмстить за поражение при осаде Вены четыреста лет назад?[87]

— Кто-то на вилле Керри, должно быть, положил несколько отравленных конфет в присланную из Стамбула коробку, — вслух высказал свою мысль Вертен.

— Да, — подтвердил Гросс, — это самое логичное умозаключение. Если только исключить возобновление исламского завоевания Европы.

Вертен счел хорошим признаком то, что Гросс находится в шутливом расположении духа, но также нашел эти замечания и несколько раздражающими.

— Нервная дрожь, — признал Гросс, как будто прочитав мысли своего друга. — Адель обычно советует мне умерить свой пыл. Я всегда полагал это изощренным способом для женщины намекнуть мужчине заткнуться.

— Ваша супруга — тактичная дама, — изрек Вертен, когда они вышли на Шоттенринг и направились в управление полиции, где Дрекслер, в момент их появления, все еще находился на посту. Вид у сыскного инспектора был измученный. Он стоял у небольшого распахнутого окна в своем кабинете, глубоко вдыхая приятный вечерний воздух.

— Присаживайтесь, господа, — пригласил он. Выбирать было не из чего: перед письменным столом Дрекслера стояли только два старых деревянных стула. Гросс и Вертен сели.

— У меня по расписанию на этой неделе начинается отпуск, — вздохнул инспектор, падая на стул с кожаной обивкой, единственный признак комфорта в этом небольшом, спартанского вида кабинете. Вертен приметил фотографию пышногрудой женщины и нескольких мальчиков в коротких штанишках. Семья Дрекслера? Надо полагать, что да, хотя инспектор меньше всего походил на отца семейства.

— Вместо этого моя семья отдыхает в горах в Земмеринге без меня. Они надеялись, что я смогу приехать хоть на конец этой недели, но теперь, с отравлением Малера, даже это отпадает. Майндль хочет, чтобы этим делом занимались даже в выходные.

— Другими словами, вы должны выжать признание из господина Шрайера?

— Проклятие, Гросс! Как вы узнали о его аресте? Все правильно. Вы отправились в больницу. Увидели сестру…

— Точнее, госпожу Бауэр-Лехнер, — подсказал Вертен.

Дрекслер кивнул:

— Мы поймали злоумышленника с поличным. Он шнырял по участку, как заурядный грабитель. Зуб у него на пострадавшего тоже имелся. Новые правила Малера, запрещающие клаку, оставили его без работы.

— И что говорит Шрайер?

— А что, как вы думаете, он говорит? Конечно, что невиновен. Что его облыжно оговорили. Что Малер прислал ему письмо, пригласив на виллу Керри, дабы уладить трения между ними.