— Прошу вас, садитесь, господа. — Этот голос исходил от маленькой, смахивающей на серую мышку женщины, которая стремительно вошла в комнату из боковой двери. Облаченная с ног до головы в черное, она двигалась не без известного изящества, а ее шелковые юбки производили шорох, похожий на шум ветра в осенней листве.

Дама указала на диван, рядом с которым они стояли, и села напротив.

— Очень любезно с вашей стороны принять нас с таким незначительным уведомлением по времени, госпожа Штраус, — произнес Вертен. Коллеги договорились, что беседу будет вести он.

— Не стоит благодарности, — ответила она, чинно устраиваясь на краешке дивана, подобно птичке, готовой вспорхнуть. — Однако же должна признаться, что цель вашего визита выше моего понимания. Шани, то есть я имею в виду Иоганна, очень мало общался с господином Малером. Полагаю, они обменялись вежливыми письмами в прошлом году, когда Малер дирижировал «Летучей мышью» в Придворной опере. Состоялась также короткая встреча в мае, когда Иоганн дирижировал увертюрой к этой оперетте в Придворной опере. Но их никак нельзя назвать близкими друзьями.

— Господин Малер — большой поклонник творчества вашего супруга, — изрек адвокат. — Он желает отдать дань уважения ему. — Коллеги решили сочинить эту историю, хотя Вертен находил такой предлог весьма малоубедительным. С другой стороны, они не могли заявиться к госпоже Штраус и напрямую спросить у нее, не питает ли она каких-либо подозрений относительно смерти ее мужа.

— Что за странное заявление, — уязвленно фыркнула дама. — После всего того, что Малер наговорил о «Золушке» моего Иоганна.

— Я не имел ни малейшего представления ни о каких комментариях подобного рода, госпожа Штраус, — промолвил Вертен.

Она с удивлением уставилась на них.

— Вас послал господин Малер, и вам неизвестно, что он наотрез отверг возможность исполнения последней и, возможно, самой выдающейся работы моего мужа? Балет, основанный на истории Золушки. Иоганн дописал последние ноты к нему на своем смертном одре. Это была его любимая работа, и ему многого стоило сосредоточиться на музыке в такой период. В последние дни разум его сильно помутился, но он не расставался с музыкой до самого конца. Даже его последние слова, собственно говоря, были из популярной песенки «Милый братец», написанной его старым учителем музыки Иосифом Дрекслером: «Es muss geschieden sein — Мы должны проститься». Дорогому Иоганну стоило таких мучений продолжать работу над балетом до последней минуты его жизни, а господин Малер имел наглость отнестись к его последнему творению как к собранию «астматических мелодий».

При этих словах брови Вертена от удивления взлетели вверх. Это было слишком похоже на Малера, совершенно лишавшегося чувства такта, когда дело доходило до художественных оценок.

— Мы, собственно, не являемся непосредственными посланниками господина Малера, — быстро вмешался Вертен, чтобы исправить свою оплошность. — Скорее мне следовало бы сразу же объяснить вам, что дирекция Придворной оперы послала нас, дабы определить должную дань уважения.

Это, казалось, умиротворило вдову; она глубоко вздохнула.

— Хорошо, теперь вы знаете, что я считаю должной данью. Постановку «Золушки». Хотя, я полагаю, что дирижирование моим покойным мужем «Летучей мышью» означало некоторым образом почесть. Но это обернулось трагедией.

— Как это так? — поинтересовался Гросс.

Она переключила свое внимание на него. Похоже на то, что манера Гросса держать себя нравилась ей больше, ибо очертания ее крепко сжатого рта несколько смягчились. Вертен позволил криминалисту играть ведущую роль.

— Ведь именно при этом он простудился, разве не так? На Духов день, 22 мая. Я сказала ему, что не стоит ехать в этот промозглый старый сарай, оперный театр, потому что погода оказалась совершенно безжалостной, как бывает в конце весны. Или же по крайней мере я настаивала, чтобы он надел теплое нижнее белье. Но Иоганн и слышать не хотел о таком богохульстве. Он был очень тщеславным человеком; он хотел, чтобы его фигура во фраке выглядела подтянутой и энергичной. Именно там и тогда его здоровье было подорвано. Простуда перешла в пневмонию, которая и унесла его, не прошло и двух недель.

При этом она шмыгнула носом, извлекла из левого рукава шелковый платочек и слегка коснулась им своего носа.

Вертен, как и любой житель Вены, прекрасно знал об этом трагическом конце. Теперь он внезапно увидел еще одну связь между Придворной оперой и смертью. Но здесь едва ли стоило искать преступника. Никто не может замышлять смерть другого человека через простуду.

Внезапно женщина обратила свой взгляд на Вертена.

— Кажется, вы упомянули, что являетесь адвокатом. Это действительно так?

Он утвердительно кивнул.

— Возможно, вы могли бы дать мне совет.

— Я уверен, что ваши поверенные в делах могут дать вам отличную консультацию.

— Сборище престарелых развалин. А я задумала нечто совершенно новое, нечто революционное. В настоящее время срок действия авторских прав на музыкальные произведения составляет всего тридцать лет. Вы не находите это вопиюще несправедливым? Я хочу предложить принятие нового закона, который продлил бы этот период до пятидесяти лет. В конце концов, я — молодая женщина, а поскольку большая часть состояния моего мужа отходит «Музыкальному обществу», то мне придется существовать на отчисления с его произведений.

Вертен посмотрел на эту маленькую женщину с чем-то вроде уважения. Он понял, что у нее внутри стальной стержень, если ее настолько волнует этот вопрос так скоро после кончины ее мужа. Возможно, это и объясняло ее отсутствие на похоронах на Центральном кладбище: Адель Штраус не любила выставлять свои чувства на всеобщее обозрение. Она была вдовой; она пронесет имя Штрауса в новый век. Это был ее долг. Вертен мало сомневался в том, что эта женщина переплюнет даже Козиму Вагнер в создании культа гения вокруг своего мужа.

— Мы могли бы обсудить этот предмет в дальнейшем, если вы не потеряете интерес к нему, — предложил он.

— Естественно, я буду заинтересована. Возможно, вы оставите свою визитную карточку.

Женщина поднялась, тем самым давая понять, что для нее беседа окончена.

— Вы не могли бы передать князю мои пожелания?

— Да, непременно, — уверил ее Гросс с истовой серьезностью в голосе.

Она вновь бросила на дородного криминалиста взгляд, который можно было оценить только как одобряющий.

— Одно только все еще озадачивает меня, — произнесла вдова, протягивая хрупкую ручку для поцелуя.

— И что бы это могло быть, дорогая госпожа? — пробормотал Гросс, наклоняясь над рукой и производя негромкий звук поцелуя еще за сантиметр до прикосновения к коже.

— Как можно объяснить такую несуразицу. Я полагаю, что это случилось в ведомстве самого князя. И должна признаться, господа, я предполагала, что сегодня вы явились именно по этому делу. Объясниться.

— Объясниться по поводу чего?

— Каким образом такое приглашение могло быть прислано по ошибке. Иоганн уже стоял одной ногой в могиле; тут пришел вызов из Хофбурга. Иоганн поднялся с постели, его невозможно было удержать. И он поехал во дворец только для того, чтобы обнаружить, что никто не приглашал его. Возвратившись домой, он слег в постель и больше уже не встал.

— Вы утверждаете, что ваш муж получил вызов из Хофбурга, возможно, из ведомства самого князя Монтенуово, будучи уже тяжело больным, — протянул Гросс. — Но когда он прибыл в Хофбург, понял, что никто не посылал за ним. То есть на самом деле послание было ложным?

Госпожа Штраус кивнула.

— У вас сохранилось это письмо?

— Нет. Я боюсь, Иоганн с отвращением сжег его, когда вернулся домой. Но это письмо убило его так же точно, как если бы кто-то нацелил ружье ему в голову и спустил курок.

На улице Вертену и Гроссу оставалось только качать головой.

— Итак, это в конце концов может быть правдой, — констатировал Вертен. — Смерть Штрауса может считаться убийством, если кто-то действительно подделал письмо из Хофбурга с целью выманить тяжело больного человека из постели. В конце концов, ни у кого не хватит духу отказаться от приглашения императора.