Гросс все еще копался под телом Гюнтера. Теперь он фотографировал сцену с разных углов, время от времени комната освещалась вспышкой.

Все остальное освещение обеспечивали две газовые лампы на стене гостиной. Люстра была всего-навсего предметом меблировки. Она не использовалась по прямому назначению. Вертен поразился, что люстра смогла выдержать вес мертвого скрипача, хотя Гюнтер и был худощавым человеком. Адвокат подошел к единственному окну: оно выходило в узкую шахту, куда едва проникал свет. Гюнтер проживал по весьма престижному адресу: Херренгассе. Однако же тесная квартирка располагалась на задворках здания, бывшего некогда городским дворцом семейства Лобковиц.[45] Вероятно, в те времена здесь ютилась челядь, но после перестройки старого дворца в прошлом десятилетии она перешла в разряд съемного жилья.

Вертену было известно, что музыканты зарабатывают немного. Должность скрипача была надежной — по меньшей мере до того, как Малер установил царство террора в Придворной опере и филармонии, — но отнюдь не синекурой,[46] эта стабильность имела дорогую цену. Господин Гюнтер явно едва сводил концы с концами в качестве холостяка; то ли по умыслу, то ли из нужды его женой стала скрипка. Тоскливая жизнь, подумал Вертен. Предан искусству, несомненно. Но вот возвращение домой из возвышенного мира музыки в это наводящее уныние окружение… Вертена вновь изумило то, что чувство прекрасного не было чем-то, что распространяется на все стороны жизни. Иначе сказать, он был потрясен тем, что такой человек, как Гюнтер, который, как считалось, был преисполнен чувством красоты, присущей музыке, мог жить в такой уродливой обстановке. Или же, как большинство обитателей Вены, возможно, господин Гюнтер проводил свободное время в любимом кафе, а не в четырех стенах своей неуютной квартиры.

Размышления Вертена были прерваны фырканьем Гросса:

— Самоубийство… Полнейшая чушь!

Дрекслер встрепенулся при этом.

— Я согласен, что отсутствие предсмертной записки выглядит подозрительным. Но что заставило вас прийти к подобному заключению без осмотра тела?

Вместо ответа на это замечание Гросс просто поставил на пол стул, подвинув его под болтающиеся ноги Гюнтера. Носки ботинок покойника висели на расстоянии пары дюймов над стулом.

— Гром меня разрази, — поразился Дрекслер. — А ну обрежьте веревку. — Он подал знак полицейским, которые заканчивали ранее начатую работу.

Они осторожно уложили тело на пол, и Гросс наклонился, чтобы быстро осмотреть его. Дрекслер, чье ястребиное лицо было испорчено довольно непривлекательным верхним прикусом, уселся на четвереньки рядом с ним.

Теперь инспектор взял на себя ведущую роль, просунув указательный палец под переднюю часть петли. Кожа под ней не была ни поврежденной, ни обезображенной следом от веревки. Дрекслер переместился к затылку покойного, ища на ощупь сломанные позвонки. Он покачал головой.

— Любитель. — Это слово вылетело из уст Гросса подобно плевку, как наивысшее оскорбление, которое он мог себе представить. — Он даже не позаботился о том, чтобы обмануть нас.

Вертен предположил, что Гросс относит эти слова не на счет усопшего, а скорее в адрес неизвестного преступника.

— Возможно, он не имел представления о том, что за расследование возьметесь вы, доктор Гросс, — отреагировал на это Дрекслер с изрядной долей иронии.

— Если бы дали волю вашим полицейским, — отпарировал Гросс с такой же язвительностью, — то это могло бы пройти как самоубийство. Или же он рассчитывал на то, что большое количество самоубийств в Вене прикроет настоящее убийство.

— Он? — вырвалось у Вертена. Конечно же, он знал, кого имел в виду Гросс. Но ощущение было таковым, что в присутствии мастера-криминалиста его покидала способность к дедукции.

— Найдите мне женщину, у которой хватило бы сил подвесить господина Гюнтера на эту высоту, и я буду счастлив арестовать ее.

— Полагаю, что арест все-таки подпадает под мою компетенцию, — заявил Дрекслер, неожиданно оскорбившись.

— Это я просто для красного словца, — сделал уступку Гросс.

Похоже на то, что это умиротворило Дрекслера, который продолжил свой осмотр.

— Отсутствие следов от веревки на шее также обосновывает очевидное истолкование.

Слова вылетели из уст Вертена раньше, чем он успел прикусить язык:

— Какое истолкование?

При этом комментарии Гросс и Дрекслер обменялись сочувствующими взглядами.

Это было уже слишком. Действуя один, он схватывал все на лету. Однако само присутствие Гросса, казалось, обезоруживало его, лишало его всякой умственной инициативы. Вертен быстро исправил свою промашку:

— Я имел в виду, что принимаю вашу гипотезу, что господин Гюнтер был убит, а затем повешен здесь, дабы придать этому вид самоубийства.

— Браво, Вертен, — изрек Гросс. — Это — именно то, что мы считаем. Хотя я заметил, что ваш язык все-таки реагирует быстрее, нежели ум.

Это замечание вызвало приглушенное хихиканье полицейского Шмидта, которое немедленно прекратилось под строгим взглядом Дрекслера.

Вертену настоятельно требовалось реабилитировать себя. Хотя он и не был силен в судебной медицине, но рискнул:

— Однако вид его лица предполагает смерть от удушения, не так ли?

Гросс, все еще наклонившийся над телом, бросил взгляд на Дрекслера, как бы испрашивая разрешение, и сдвинул петлю, чтобы обнажить следы на обеих сторонах шеи.

— Как вы сказали, Вертен, смерть от удушения. На это указывают кровяные точки на щеках от лопнувших глазных сосудов, а также синюшный с приливом крови вид самого лица. Удушение руками. Вы можете видеть ясные очертания пальцев тут и тут. — Он надавил большим пальцем на небольшой треугольник, образованный соединением ключиц покойника. — И раздавленная гортань, если я не ошибаюсь. После полного вскрытия мы узнаем больше.

Дрекслер встал на ноги, сгибая-разгибая спину.

— Мотив… — произнес он. — Музыкант — вроде бы довольно безвредное существо. Кому понадобилось убивать его?

— Вот это, дорогой инспектор, именно то, что мы намерены узнать.

Господин государственный советник Ляйтнер отнюдь не пришел в восторг при виде Вертена.

— Я не вижу, каким образом прискорбная смерть господина Гюнтера имеет что-либо общее с вашими расследованиями по поручению господина Малера.

— Это относится к числу наших причуд, — заявил Гросс. — Мы проявляем чрезвычайное любопытство, когда дело касается насильственной смерти.

Присоединение Гросса к расследованию, казалось, привело Ляйтнера в замешательство. Репутация криминалиста опережала его; чиновник побагровел от его высказывания, нервно потирая руки и безуспешно пытаясь остановить подергивание века на глазу.

— В высшей степени не в соответствии с порядком, — пробормотал он.

Они ничего не ответили, и наконец Ляйтнер поднялся из-за своего стола в дирекции оперы и повел их через лабиринт ступенек в зрительный зал.

Когда они приблизились к оркестровой яме, Ляйтнер указал на стул на левой стороне:

— Вот. Здесь было место господина Гюнтера как третьего скрипача. Он сидел на этом самом кресле прошлой ночью при последнем исполнении спектакля в этом сезоне.

Не спрашивая разрешения, Гросс внезапно спрыгнул в несколько заглубленную яму, сел на вышеупомянутый стул и уставился на сцену.

— Мне надо, чтобы занавес открыли, если вы не возражаете, господин правительственный советник.

Ляйтнер проявил признаки колебания, и Гросс добавил:

— Ведь это простое дело, разве нет? — Лицо криминалиста расплылось в широкой улыбке, исполненной деланного добродушия.

— Это займет некоторое время, — ответил Ляйтнер, покидая Вертена и Гросса, чтобы позвать рабочего сцены.

— Проверяете, что отсюда видно, Гросс? — спросил Вертен, когда они оказались одни. — Было бы лучше, если бы вы несколько пригнулись в кресле. Гюнтер был ниже вас ростом.