— Но, Поппея!..— Он умоляюще протянул к ней руку.

Она холодно отстранилась, произнесла, поморщившись:

— Что тебя смущает?

— Тогда было другое.— Никий прерывисто вздохнул.— Тогда он сам хотел. Нерон хотел этого сам — ты понимаешь меня, сам!

Она кивнула:

— Очень хорошо понимаю, успокойся. Октавию и не нужно будет убивать из-за угла, Нерон сам прикажет тебе покончить с нею.

— Он? Сам? — сдавленно выговорил Никий.

— Да, я уже предприняла кое-какие шаги.

— Ты сказала ему, чтобы он?..

— Нет, нет.— Она отрицательно помахала рукой.— Я не сказала ему об этом ни слова, неужто ты считаешь меня такой наивной? Все произойдет помимо меня. Когда мы вернемся в Рим, там начнутся народные волнения. Толпа будет требовать изгнать меня и восстановить Октавию в ее правах. Плебеи станут разбивать мои статуи и ставить на их место статуи Октавии. Так что все случится само собой, и Нерону придется выбирать между мной и Октавией. Понятно, что он выберет меня.

— Но откуда ты можешь знать?

— Что он выберет меня?

— Нет.— Никий проговорил это раздраженно, сердясь почему-то более на самого себя, чем на Поппею.— Я спрашиваю о народных волнениях. Откуда ты можешь знать, что они...

— Что они произойдут,— договорила она.— Так ведь я сама их и вызвала. Поверь, пришлось очень много заплатить.

— За что заплатить?

— Как за что? За то, чтобы люди кричали: «Долой проклятую Поппею! Смерть Поппее! Да здравствует Октавия!» Ну и все в том же роде, разве ты не понимаешь?!

— Значит, ты сама...

— Ну конечно, сама. Кто же еще будет делать это вместо меня?

Они помолчали. Потом Никий осторожно спросил:

— А если Нерон?..

Она резко ответила:

— Это моя забота, Никий. Ты делай свое дело, а я буду делать свое. Он выберет меня, не беспокойся. Но я хочу, чтобы ты сделал все быстро и надежно, когда Нерон прикажет тебе.

— О чем ты?

Глядя на него с прищуром, она выговорила едва ли не с угрозой:

— Я хочу, чтобы с Октавией не случилось того, что в первый раз случилось с Агриппиной. Чтобы она не выплыла и чтобы весло, которым ты будешь замахиваться, раскололо ей голову надвое. Впрочем, это я так, для примера, ты, надеюсь, придумаешь что-нибудь получше, чем дурацкое кораблекрушение.

— Ну, хорошо,— горячо зашептал Никий, приподнявшись на локтях,— ты сделаешь это...

— Ты сделаешь это,— ткнув в его сторону пальцем, поправила Поппея.

Он несколько раз нетерпеливо вздохнул:

— Когда это будет сделано и ты станешь женой — что тогда? Неужели ты думаешь, что ребенок привяжет Нерона настолько, что он...

Она с лукавой улыбкой отрицательно покачала головой, и Никий прервался на полуслове.

— Нет, я так не думаю,— пояснила Поппея,— это было бы слишком глупо. А я, как ты видишь, совсем не глупа.

Никий хотел сказать: «Зато страшна», но сдержался.

— Сначала необходимо стать женой,— продолжила она,— без этого ничего не получится.

— Что не получится? — спросил он, подавшись к ней: не зная еще, чувствовал, что она сейчас ответит.

— Все! — проговорила она, усмехнувшись его наивности.— Я получу все.— И, помолчав, добавила: — И ты тоже, Никий, ты тоже.

— Но как? — выдохнул он, уже поняв.

Она улыбнулась беззаботно:

— Так же, как мать Нерона, Агриппина. Сначала она заставила императора Клавдия жениться на себе, потом усыновить Нерона, а потом...— Поппея помедлила, как бы сомневаясь, договаривать все до конца или нет, и наконец сказала: — Всегда найдется вкусное грибное блюдо. Кстати, несмотря на случившееся с Клавдием, Нерон очень любит грибы. Правда, он беззаботен, как ребенок. В Риме не придумаешь ничего нового, все уже пройдено, а нам с тобой нужно только повторить этот пройденный путь.

— А я? — сам не зная зачем (наверное, от растерянности), спросил Никий.— Что ты придумаешь для меня?

— Уже придумала. Что ты скажешь о командовании преторианскими гвардейцами? Надеюсь, тебе понравится. Но об этом мы поговорим позже. А сейчас делай то, что ты должен делать.

— Что? Что я должен?

Поппея похлопала себя ладонью по животу:

— Делай ребенка для Нерона, вот что! — со смехом воскликнула она и улеглась рядом с Никием, широко расставив ноги и согнув их в коленях.

Никий не сумел отказаться, но, занимаясь тем, что требовала Поппея, он не ощущал в себе ни сил, ни желания, вспотел и все никак не мог закончить начатое.

Уже въехав во владения Аннея Сенеки и увидев своего бывшего господина, Теренций остановился и долго смотрел, не в силах заставить себя двинуться дальше. Его охватило волнение, смешанное со страхом. Волнение было понятным (все-таки он прожил здесь долгие и, возможно, лучшие годы), страх — нет. Но чем дольше он смотрел на дом, тем больший его ох-ватывал страх. В какую-то минуту он даже хотел повернуть лошадь и вернуться в Рим. Он чувствовал, что напрасно приехал, что с этим что-то связано — опасное, смертельно опасное.

Наконец, упрекнув себя в малодушии, он все-таки направил лошадь вперед. Он еще только подъезжал к ограде двора, когда его окликнул человек, стоявший у одной из колонн крыльца:

— Это ты, Теренций?

Теренций пригляделся и узнал Крипса, одного из своих бывших помощников. Тот подбежал, радостно улыбаясь, одной рукой взялся за повод, другой за стремя. Теренций тяжело спрыгнул на землю.

— Думал, что уже никогда не увижу тебя, Теренций,— улыбаясь, проговорил Крипе и, протянув руку, дотронулся до одежды Теренция, как бы желая проверить, не ошибается ли он.— Ты совсем забыл нас. Конечно, теперь ты живешь в Риме, что тебе за дело до нас, деревенских.

Теренций грустно покачал головой:

— Что ты, Крипе, ты не знаешь Рима! Лучше бы я провел остаток жизни здесь, с вами.

Так они беседовали, пока Крипе вел лошадей на конюшню, расседлывал их. Крипе жаловался, что из старых слуг почти никого не осталось, а молодые заносчивы и нерадивы, только и знают, как стянуть что-нибудь, поесть да поспать, а до работы им нет никакого дела. Теперь никто не уважает стариков, как это было раньше,— молодые думают, что они знают все уже от рождения.

Теренций спросил, почему же хозяин не отпустит Крипса на покой. Крипе ответил, что несколько раз просил хозяина об этом, но тот сказал, что они должны уйти вместе.

— Он так и сказал мне,— добавил Крипе, говоря об этом не без удовольствия.— Ты да Теренций, больше никого не осталось. Теренций далеко, значит, мы должны уйти вместе с тобой. И еще он сказал: «Ты же знаешь, Крипе, молодые слуги уморят меня раньше времени, они никогда не научатся тому, что умеешь ты». Так он сказал мне. Как ты думаешь, разве мог я просить его отпустить меня после таких слов!

Теренций подтвердил, что после таких слов уже никуда не уйдешь.

Крипе сказал, что доложит о его приезде хозяину. Теренций снова почувствовал испуг, проговорил тревожно:

— Нет, нет, не надо!

— Как,— удивился Крипе,— почему? Он не раз вспоминал о тебе, Теренций.

— Видишь ли, я не хотел бы его беспокоить.

— Да что ты,— Крипе энергично всплеснул руками,— хозяин будет рад тебя видеть. Пойдем!

И, несмотря на сопротивление Теренция (надо заметить, довольно вялое), он увлек его к дому.

Анней Сенека встретил Теренция, сидя в своем кресле у стола. В первое мгновение Теренцию показалось, что он вообще никуда и никогда не уезжал, а просто явился на зов хозяина: та же комната, то же кресло, те же бумаги на столе. И Сенека был тем же, впрочем, пока не повернулся к Теренцию лицом. Нельзя сказать, чтобы Теренций не узнал хозяина (да и виделись они не так уж давно), но тот явно постарел, или, правильнее, одряхлел. Щеки обвисли, веки с красным ободком, в глазах старческий блеск. Он улыбнулся Теренцию, раздвинув тонкие бескровные губы.

— Рад видеть тебя, мой Теренций,— проговорил он привычно-насмешливо.— Вижу, ты не радуешь друзей своими посещениями. Наверное, совсем забыл меня. А скажи, в Риме уже не помнят, кто такой Анней Сенека?