— Нет, Агриппина, я думаю, что никакого особого разрешения не нужно, просто...

— Что? Что просто? — резко спросила она.

— Просто мне нужно быть с Нероном в сенате,— с сожалением разводя руками, ответил он.— Нужно как следует приготовить его речь, в этот раз его выступление будет иметь особенно важное значение.

— Важное значение! — усмехнулась она.— Для кого важное: для тебя, для меня или для него?

— Для Рима,— сдержанно произнес Сенека.

— Да, да,— быстро проговорила она и только теперь указала ему на кресло. Никия она по-прежнему словно не замечала.

Сенатор, удобно устроившись в кресле, с вялой улыбкой смотрел в напряженное лицо Агриппины. Некоторое время они молчали. Никий, стоя у кресла Сенеки, с интересом разглядывал богатое убранство комнаты. Он не чувствовал обиды от того, что Агриппина так демонстративно его не замечала,— в конце концов, она мать императора и имеет право кого-то любить, а кого-то не замечать. Была некоторая неловкость, но вполне переносимая.

— Скажи мне, Анней,— прервала наконец молчание Агриппина,— что ты думаешь об этой Поппее? Я ее совершенно не помню. Она что, так уж красива?

— Ты же знаешь, Агриппина,— с улыбкой старого придворного ответил сенатор,— с твоей красотой ничья сравниться не может.

Агриппина недовольно поморщилась.

— Я спрашиваю тебя не для того, чтобы ты расточал мне комплименты. Согласись, в моем положении это выглядит насмешкой.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Не притворяйся, Анней,— раздраженно заметила она,— все ты прекрасно понимаешь. Если ты боишься говорить о Поппее в присутствии этого молодого человека, то так и скажи.

Сенека покосился к сторону Никия и вздохнул.

— Понимаю,— продолжила Агриппина, раздражаясь все больше,— значит, эта дрянь взяла большую власть. Очень большую, Анней, если даже ты боишься говорить,

— О, Агриппина,— протестующе покачал головой сенатор,— ты несправедлива.

— Значит, это она отправляет меня в Байи,— проговорила женщина со вздохом.— Чувствую, что я уже никогда не вернусь оттуда.

— Знаешь, Агриппина,— после некоторой паузы устало сказал Сенека,— в последнее время я много размышлял, думая о том, чтобы покинуть Рим навсегда.

— Покинуть Рим навсегда? — переспросила она со сдержанным удивлением.— Ты шутишь.

— Нет, Агриппина, я говорю серьезно. Я стар, я устал, мое время прошло. Я только изображаю государственного деятеля, но перестал им быть. Честно признаюсь тебе, я стал равнодушен к так называемым государственным проблемам. У меня нет прежней энергии, да и желания участвовать во всем этом у меня тоже нет. Я хотел бы закончить некоторые свои начатые работы — ведь когда-то меня считали писателем.

Последнее он произнес с грустной улыбкой.

— Ты навсегда останешься писателем,— неожиданно твердо выговорила Агриппина.— Великим писателем, и ты знаешь это. Но куда ты хочешь уехать?

Он пожал плечами:

— На одну из своих вилл в окрестностях Рима. Или на Капри, я всегда любил это место.

— Замечательный остров,— резко проговорила она.— Там мой брат Гай задушил Тиберия. Подушкой, если верить слухам.

— О Агриппина! — воскликнул Сенека, бросив на нее укоризненный взгляд.

— Ты стал труслив, Анней,— усмехнулась она, качнув головой в сторону Никия.— К тому же какой здесь секрет, если это известно каждому римскому плебею. Но я хотела сказать не об этом, то есть не о моем брате Гае, а о тебе, Анней.

— Я не вполне понимаю.

— Ты в самом деле стареешь, Анней,— проговорила Агриппина, пристально на него глядя.— Я только хотела сказать, что если подушка нашлась для Тиберия, то ее найдут _и...

— ...для меня,— договорил за нее Сенека.

— Да, Анней,— кивнула она.— Ты же знаешь, подобные тебе великие деятели не могут просто так уйти на покой. Ты, надеюсь, не говорил о своем желании с моим сыном?

— Потому и не говорил,— улыбнулся он.

— Все-таки хорошо, Анней,— сказала она с ответной улыбкой,— что мы так хорошо понимаем друг друга. Тот из нас, кто умрет первым, окажется счастливее оставшегося в живых: оставшемуся будет скучно. Хочу надеяться, что в этом смысле я стану счастливее тебя.

— А я хочу надеяться...— начал было Сенека, но Агриппина прервала его, обратившись к Никию:

— Ты очень красив,— строго произнесла она.— Ты, наверное, спишь с моим сыном?

Никий покраснел и не нашелся с ответом. Его выручил Сенека.

— Никий — достойный молодой человек,— проговорил он с некоторой укоризной.— Несмотря на молодость, он хорошо образован и умен.

— Правда? — насмешливо и удивленно откликнулась Агриппина.— С каких это пор в окружении моего сына завелись образованные и умные люди? Да еще достойные.

— Я ручаюсь за него,— сказал Сенека.

— Ладно, не будем об этом.— Агриппина сделала быстрое движение рукой, словно отметая прежнюю тему, и, обращаясь к Никию, спросила: — Ты хорошо знаешь морское дело?

— Совсем не знаю,— отвечал он с поклоном.

Агриппина удивленно взглянула на Сенеку, потом

снова на Никия.

— Это странно.— Она прищурилась точно так же, как это делал ее сын.— А Нерон сказал, что ты будешь оберегать меня в пути. Может быть, ты еще и не умеешь плавать?

— Я умею плавать,— сказал Никий,— и, если понадобится, сумею вытащить на берег даже не одного, а двух пострадавших. Тебе не стоит беспокоиться, я всегда буду рядом.

— В этом я не сомневаюсь,— проговорила она со странной улыбкой и встала.— Мне нужно еще приготовиться к отъезду. Прощай, Анней.

Сенека тоже встал и низко поклонился Агриппине, а она нежно коснулась его плеча.

Когда они были уже у двери, Агриппина окликнула сенатора:

— Анней!

Он повернулся (Никий заметил, что по лицу его пробежала тень беспокойства):

— Я слушаю тебя.

— Нет, ничего,— отрывисто произнесла Агриппина.— Иди.

Прощаясь у дворца Нерона, Сенека сказал, глядя в сторону:

— Мне бы очень хотелось...— он не договорил, но поднял глаза и посмотрел на Никия тем же странным взглядом, каким только недавно смотрела Агриппина.

— Я внимательно слушаю тебя,— откликнулся Никий.

— Мне бы очень хотелось,— повторил Сенека уже значительно тверже, не опуская глаз,— чтобы тебе понадобилось твое умение плавать.

— Значит, сенатор считает, что с кораблем может что-то случиться? Надеюсь, боги будут к нам благосклонны и мы благополучно...

— Не боги, Никий, а Бог,— неожиданно твердо выговорил философ.— Тебе нужно помнить об этом.

— Но я думал...

— Не перебивай,— остановил его Сенека.— Так вот, я уверен, твоему Богу будет угодно, чтобы ты применил свое умение плавать и сумел бы вынести на берег если и не двоих, то хотя бы одного. Или одну,— добавил он, четко выговорив последнее слово.

Никий не успел ответить — сенатор отвернулся и приказал носильщикам двигаться вперед. Он долго смотрел вслед удаляющимся носилкам, ожидая, что Сенека обернется. Но тот не обернулся.

В тот же день Никий отправился на пристань. Императорский корабль не поразил его размерами и особенной красотой. Сенека когда-то рассказывал ему о корабле Гая Калигулы. То был не корабль, а настоящий дворец, император Гай, случалось, жил на нем несколько недель кряду. Выйти из Тибра в море он мог только весной, когда уровень воды сильно поднимался, да и то для него готовили специальное русло. К дальним путешествиям такой корабль, конечно же, не был пригоден, но зато оставался единственным в своем роде, и его часто — не преувеличивая — именовали одним из Чудес Света.

Корабль-дворец сгорел еще во время принципата Гая. Говорили, император сам велел его поджечь, задумав погубить неугодных ему придворных. Но Сенека считал это досужими домыслами, потому что во время пожара сам император Гай чудом спасся.

Нерон не пытался строить для себя ничего подобного, объясняя, что для жизни его вполне устраивает дворец, а для плаванья лучше иметь быстроходный корабль, чем бессмысленную посудину, готовую пойти ко дну даже при малой волне. Из трех его кораблей этот, приготовленный для путешествия Агриппины, был самым любимым. Агриппина хотела плыть на собственном корабле, но Нерон настоял на своем, говоря, что весь Рим должен увидеть тот почет, который он оказывает матери.