– А ведь элефант – это тебе не ингельгеймский кабан. Справишься? – подзадоривал Карл, подмигивая остальным.

– Попробую, – отвечал Хруотланд. – Я хоть и не Геракл, но думаю, что с элефантом справлюсь.

– Видали?! – захохотал король.

– Логика изумительная! – рассмеялся Павлин Аквилейский.

Хотя это и был завтрак, а не обед и не ужин, Карл решил нарушить традицию и приказал принести пива, чтобы выпить за здоровье Хруотланда и за данное им обещание.

– А кстати, – заметил Агобард, стряхивая с усов пивную пену, – Испания – не Испания, а вот слышал я от некоторых арабов в Кадисе, что в далекой Индии и еще дальше, в странах, где живут племена Гога и Магога, элефанты водятся в больших количествах. Правда, арабы называют их по-другому – «фихл», но уверяют, что фихл и элефант – одно и то же. А еще говорят, что далеко-далеко на юге, за великими и бескрайними африканскими пустынями, в лесах водится зверь тембо, также похожий на элефанта.

– А я слышал, – добавил Теодульф, – что даже в Месопотамии, у халифа Багдада, имеется пара крупных животных с длинным носом. Кордовский мавр, который мне об этом поведал, называл их фихлами, да только я не знал, что фихлы и элефанты – одно и то же.

– С длинными носами? – удивился Карл. – Неужели с такими же длинными, как у меня?

– Ну что вы! Гораздо длиннее, – улыбнулся Теодульф.

– Длиннее, чем даже у епископа Нидльборна? – спросил поэт Ангильберт, который уже попутно сочинял небольшую поэмку об эриманфском элефанте, одураченном Гераклом, и деталь о длинном носе тотчас показалась ему весьма кстати.

– Даже длиннее, чем у епископа Нидльборна, – ответил Теодульф, ревниво заглядывая, что это там строчит его соперник на поэтическом поприще.

– Не может быть! – воскликнул Карл. – Зачем животному, обладающему столь значительными бивнями, иметь еще и длинный нос? Это надо проверить. Эй, Хруотланд, как ты полагаешь, стоит нам покорить Месопотамию, чтобы проверить, достаточно ли длинные носы у элефантов багдадского калифа?

– Конечно, государь, – охотно отозвался доблестный Хруотланд. – Завоюем и Месопотамию.

– И Индию?

– И Индию.

– И Гога-Магога?

– И его, собаку некрещеную.

– Да это не один человек, а целый огромный народище.

– Тем более.

– Выпьем еще пива за здоровье бесстрашного Хруотланда!

– Ах вы пьяницы несчастные! Да как не стыдно с самого утра бражничать! Неужто никаких дел сегодня нет?

А они и не заметили, как появилась королева.

– Не сердись, Хильдегарда, – усаживая ее к себе на колени и поглаживая заметно округлившийся животик, промолвил Карл, – а лучше попробуй, какое отменное пиво сегодня сварил мерзавец Вудруган. Не напрасно я в прошлый раз отчихвостил его.

– Вот еще, я, беременная, буду хлестать пиво, чтобы родился еще один пьяница!

– Между прочим, моя мать любила выпить пивка, когда носила меня, однако я не получился пьяницей, – возразил Карл.

– А кто же ты! – усмехнулась королева.

– Есть много государей, которые пьют в сто раз больше, чем я, – насупился Карл.

– Например, Дезидерий, – съехидничала Хильдегарда. – Ты что, хочешь, как он, оказаться в монастыре в самом расцвете сил? Ну да ладно, плесни мне самую малость.

– Давно бы так!

Обстановка за столом несколько разрядилась. Подданные Карла с некоторых пор стали удивляться тому, как эта швабская бабенка сумела потихоньку подчинить себе Карла, что он даже начал ее побаиваться. Порой, когда Хильдегарда принималась отчитывать мужа за что-либо, всем делалось неловко. Однако эта неглупая женщина умела вдруг так избежать скандала и в какую-то минуту мгновенно сделаться любезной и ласковой, что люди тотчас ей и прощали и уже думали:

«А ведь не зря он ее любит! И она иногда не зря его поругивает».

Незапланированное пивное веселье продолжилось. От темы элефанта перешли к теме длинных носов, и даже взялись составлять список знаменитых носачей, в котором Карлу, привыкшему везде первенствовать, пришлось довольствоваться весьма скромным местом.

Разумеется, не забыли и Овидия, у коего даже и прозвище было Носатый, и Цезаря, и многих других, и пришли к выводу, что длинноносость каким-то образом связана с большими дарованиями человека. Хорошо еще, что ни у кого из присутствующих не было носа пипкой иль пуговкой, а то бы ведь непременно обиделся.

Стали пить за длинные носы. Хильдегарда, совсем развеселившаяся, терлась щекой о пышные усы мужа и шептала ему, что не променяла бы его нос ни на какой классический.

– И пусть у нас родится носатенький мальчишка, – добавила она. – А то мне кажется, Каролинг больше похож на меня.

– Да, носик у него небольшой, – согласился Карл. – А между тем у нас в роду у всех мужчин носы были – ого-го! И у деда, и в особенности у отца, хоть он и был маленького роста.

– А у горбунка? – спросила Хильдегарда.

Карл вдруг напрягся, вспомнив о Химильтруде и ее горбатом сынишке. Ему вдруг захотелось их видеть.

– Тоже не крошечный носик, – ответил он. – Но ты родишь мне весной мальчика с огромным носом, как у Юлия Цезаря.

В конце весны Хильдегарда и впрямь родила мальчика. Карл, как и обещался, назвал его в честь покойного брата – Карломаном.

Глава седьмая Фихл Абьяд[51]

Они появились, как в дурном сне. Увидев их, Цоронго Дханин так и подумал, что у него вновь приключится приступ отвратительного безумия. И он даже мечтал об этом, чтобы показать – вот, полюбуйтесь, что со мною происходит, когда вы приводите ко мне этих неприятных чужаков. Но, как ни странно, никакого нового приступа бешенства не случилось. Слон чувствовал себя так же хорошо, как все последние дни после выздоровления, и от души сожалел, что разум его не помутняется, а остается чистым и ясным. Тогда бы ему легче было переносить происходящее, которое становилось все хуже и хуже.

Самое страшное заключалось в том, что слон почувствовал скорую разлуку с Ньян Ганом. Из всех двуногих Ньян Ган был самым лучшим, самым любимым. И вот куда-то подевалось его веселье. Порой, и все чаще, он стал прижиматься к хоботу Цоронго Дханина лицом, мокрым от слез, и подолгу так стоять, покуда никто не видит. В подобные минуты слон внутренне сжимался и замирал, не смея пошевельнуться. Ему стало ясно, что Ньян Ган прощается с ним, и возможно – навсегда.

Невыносимо страдая от горестных предчувствий, Цоронго Дханин из кожи вон лез, чтобы только как-то угодить Ньян Гану, на лету схватывал любые новые фокусы, которым тот его обучал, гораздо дружелюбнее стал относиться к Цоронго Дханину Второму, которого доселе недолюбливал, хотя и видел, что Ньян Ган мечтает, чтобы они подружились. Но день ото дня Ньян Ган все меньше проводил времени со своим воспитанником, а помощник Ньян Гана, юноша по имени Тонг Ай, напротив, все дольше находился при слоне. Это был славный малый, веселый и приветливый, но, конечно, куда ему было до Ньян Гана – мудрого, заботливого, всегда угадывающего, что именно нужно слону в том или ином случае.

И вот пришел день, когда Ньян Ган вовсе не появился – ни утром, ни днем, ни вечером, а Тонг Ай был при Цоронго Дханине постоянно. Слону хотелось взбеситься, хотелось заставить свое сердце застыть, чтобы можно было умереть, но ни безумие, ни смерть не приходили, сколько Цоронго Дханин ни призывал их к себе на помощь. О, если бы он мог слукавить, прикинуться больным и умирающим! Быть может, тогда бы Ньян Ган одумался и пришел к нему, чтобы вновь, как раньше, проводить с ним все свое время, ухаживать и играть с ним. Но слон не умел ни лукавить, ни прикидываться. Он покорно шел туда, куда направлял его Тонг Ай, и выполнял приказы юноши безропотно, тем более что ничего не имел против него, хотя он и не был Ньян Ганом.

В тот день, когда исчез Ньян Ган, слон под руководством Тонг Ая и ходил по улицам, и купался в искусственном водоеме на площади перед дворцом Кан Рин Дханина, и даже участвовал в прощальных играх, устроенных в царском саду с особой пышностью. Тонг Ай знал все фокусы, коим обучил слона Ньян Ган, и слон без особой охоты, но послушно исполнял их, когда Тонг Ай отдавал команды. Противные чужаки присутствовали при этом представлении, слон пытался не смотреть в их сторону, но чувствовал их запах. Каково же было его возмущение, когда его заставили возить их на спине. Но Тонг Ай в представлении слона был как бы продолжением Ньян Гана, и Цоронго Дханин не мог ни выполнить приказов юноши – пришлось катать на себе гадких чужестранцев.