«Дьявол! Что же он может предпринять?»

У него было неспокойно на душе.

– Будьте начеку, направляйте потоки людей, следите за движениями толпы и будьте готовы выполнить любое наше приказание!

Он перебирал в памяти различные этапы церемонии, когда к нему приблизился совсем маленький ребенок, скорее всего, питомец соседнего приюта. На голове у него был венок, а на шее – гирлянда из цветов. Он подал Виравольте поднос, на котором лежало письмо, запечатанное воском. Пьетро тут же узнал печать.

– Кто это тебе дал? – тут же спросил он ребенка. – Как тебе удалось пройти?

– Господин в капюшоне… Он сказал, что это для вас и короля… Драгунский капитан велел мне отнести это вам…

Пьетро больше не слушал и вскрыл письмо.

Конечно, оно содержало басню.

Королевский офицер, проделавший весь путь из Версаля, во весь опор мчался к паперти собора. Подковы его коня стучали по мостовой.

Он протиснулся между рядами, размахивая своей шляпой с перьями и крича:

– Посторонись! Посторонись! Сообщение от господина Марьянна из королевского ведомства для Черной Орхидеи!

Пьетро поднял голову; посланец уже спешивался.

Он протянул ему второе письмо, и Виравольта быстро пробежал его глазами.

Затем он вновь взглянул на басню… и побледнел.

Стоявший рядом мушкетер спросил его:

– В чем дело?

Не отвечая, Пьетро протянул ему записку и вскочил на коня; он резко развернул жеребца, который заржал и встал на дыбы. Нахмурив брови, он посмотрел на окружающие город холмы.

Холмы.

Идеальное место.

Трагедия.

Он закричал.

– Вперед! Двадцать черных с Факте на запад от холмов! Остальные со мной! Первый из драгунских туда же, остальные остаются на своих позициях! Послать сообщение Сартину!

Конь его повернулся на сто восемьдесят градусов. В замешательстве мушкетер Факте удивленно поднял глаза:

– Что происходит? Он потряс запиской. Пьетро уже удалялся в облаке пыли.

Слова записки Августина Марьянна прозвучали в ушах Виравольты так, как будто начальник Бюро изобретений Королевского ведомства произносил их лично своим неизменно суровым голосом.

Факте взглянул на записку; он прочел лишь последние слова.

Одновременно с королем и королевой мишенью становились все придворные.

Мушкетер посмотрел вслед Виравольте, удалявшемуся под стук копыт.

Церемониал не менялся уже семьсот лет.

В этот день, 11 июня, в шесть утра, Людовик, бледный, как воск потухшей свечи, собрал все свои силы, чтобы встретить один из самых долгих и самых мучительных дней своей жизни. Он был одет в сутану из серебристого сукна, а на голове у него была трехрогая шапочка из черного бархата, к которой был прикреплен пучок белых перьев и хохолок цапли. Он сдержал кашель, когда ему объявили, что в архиепископский дворец, где он остановился, прибыли прелаты с зажженными свечами. Перед ними шествовали дети из хора; каноники выстроились в две шеренги. Уже раздавалась музыка, исполняемая столичными музыкантами, и доносилось пение певчих главного собора. С момента его пробуждения вокруг его ложа собрались самые высокопоставленные придворные, одетые в причудливые костюмы. Людовик еще возлежал и придворные все еще окружали его, когда главный певчий дирижерской палочкой постучал в дверь спальни.

В спальне главный камергер, приложив руку к сердцу и выпрямив спину, сделал шаг и произнес:

– Кого вам нужно?

–  Короля!

– Король почивает.

Прошло несколько секунд, затем главный певчий вновь постучал.

Повторился такой же ритуал, и певчий постучал в третий раз.

– Кого вам нужно?

– Нам нужен Людовик XVI, которого Бог пожаловал нам в короли!

«Ладно… Теперь дело за мной», – сказал себе Людовик, сглатывая слюну.

Дверь открылась.

Прелаты подошли к постели, приподняли монарха и поставили его на ноги. Каждое действие было символичным: пока он не был помазан сакральным елеем, предполагалось, что король спит, и Церковь должна была разбудить его и отвести к алтарю. Во дворе архиепископского дворца собрался кортеж – солдаты швейцарской гвардии французского короля, гобои, барабаны и трубы, флейты и дудки, камергеры и свита, телохранители, воины, вооруженные алебардами, и кавалеры ордена Святого Духа.

Среди них находился Шарль де Брогли, со спокойным выражением лица и приподнятой бровью.

Людовик наконец вышел из спальни; у него был заспанный вид. Проходя под аркадой архиепископского дворца, он приободрился, чтобы лучше соответствовать своему положению – в самом центре мироздания. За его продвижением наблюдали двое гусаров, а неподалеку восьмидесятичетырехлетний коннетабль, господин де Клермон-Тоннер, наклонился к своему соседу, спрашивая его дрожащим голосом, хватит ли монарху сил выдержать все обряды сегодняшнего дня. Как только король занял свое место, кортеж тронулся. Епископ Лаонский, потрясая митрой и крестом, бранился с епископом Бове о том, кто из них должен шествовать первым, и их потасовка уже стала привлекать внимание публики. Они вышли за ворота и направились по огромному проспекту, по обе стороны которого в тишине этой новой зари преклоняли колени бесчисленные подданные, образовав под листвой деревьев нечто вроде почетного караула, уходившего за горизонт.

Народ приветствовал своего короля.

Мария Антуанетта оделась, когда за окном стояла еще ночь. В пять тридцать она была уже в соборе. Первые приглашенные начали занимать места примерно с четырех часов. Она вошла и также направилась к своему месту на трибуне, рядом с дамами Королевского ведомства. Анна Сантамария, роскошно одетая, в платье с фижмами и огненно-оранжевым лифом, с переливающимися на груди бриллиантами, прибыла одновременно с королевой. Она вошла вслед за ней в сопровождении Козимо со шпагой на боку.