Ему говорили, что когда-нибудь он станет властелином нации и единственным сосудом божественной власти. Он знал, какими качествами должен обладать хороший монарх. Его личность была сформирована законами и традициями французской монархии, предписаниями Боссюэ и Фенелона [11]по поводу взаимоотношений между государством и религией. Раньше он подолгу рассматривал бесконечные генеалогические древа Шарлеманя, Капетингов [12]и Людовика Святого, Карла VII, Людовика XI и Людовика XIV, изображенные на огромных разукрашенных панно, расписанных арабесками, отдаленно напомимающими деревья или гигантскую фасоль. Он знал обо всех спорах о преемственности между различными французскими домами и династиями, о претензиях герцогов, с которых следовало сбить спесь, и парламентов, которые необходимо было вразумить. Он вникал во все это со всем уважением, характерным для того, кто не имеет права не обращать внимания на свое предназначение. Но он совсем не был знаком с философскими идеями, будоражившими европейские умы, с теориями Монтескье или полетами мысли Руссо. Людовик XV неизменно исключал его из управления государственными делами, и Людовик Август смирился с этим. К своему деду он относился с сыновней любовью, к которой примешивался страх, а иногда и молчаливое неодобрение. Король вел себя как старый ловелас, способный возвести уличную девку чуть ли не в сан королевы Франции. Вплоть до двадцати лет Людовик Август жил как в сказке, в смутном воспоминании о сновидении, которое он желал бы видеть менее блестящим и более счастливым. С годами склонность к размышлениям обернулась усиленной его естественными наклонностями меланхолией, с которой ничего не могла поделать даже наделенная жизнерадостным темпераментом Мария Антуанетта.

Опустив очи долу, он не решался даже выглянуть в окно, как будто единственный спектакль, ждавший его в этом мире, был для него пыткой.

Лихорадочно стиснув зубы, он растерянно посмотрел на свою супругу и произнес:

– Мне кажется, на меня сейчас обрушится все мироздание!

Свечу задули.

Погасло пляшущее пламя лампадки на балконе королевской спальни.

Король умер! Да здравствует король!

Людовик вновь поглядел на Марию Антуанетту. В их глазах сверкали слезы. Когда явились и столпились у входа придворные и свита, они застали их обоих рыдающими на коленях.

И Людовик XVI пробормотал:

– Господи, спаси и сохрани нас… Мы слишком молоды, чтобы править!

Пропасть разверзлась. Как писал позднее один ученый мемуарист, казалось, что в тот момент на новоиспеченного короля снизошло видение всего того, что ему следовало бы знать и чему его никто так и не научил.

Виравольта спешно вернулся в особняк, в котором они жили с Анной и Козимо, расположенный на дороге в Марли. Он смотрел на свое отражение в большом стоячем зеркале, которое находилось в спальне. За его спиной томно раскинулась на постели Анна. Во дворце ни о чем, кроме смерти, не говорили, там царило траурное настроение – до такой степени, что Пьетро охватило желание пойти наперекор судьбе. Сейчас в зеркале он созерцал красавицу венецианку, с открытой грудью, разметавшимися по плечам кудрями, расстегнутым корсетом и обнаженными бедрами.

Пьетро ополоснулся, поправил и напудрил парик. Анна встала, выбрала ему наряд, заменив французскую куртку, – его обычное одеяние для посещений дворца, – на один из тех светлых венецианских камзолов, украшенных каймой и золотыми арабесками, которые он когда-то носил. К этому камзолу Пьетро не добавил ни черное манто, сохранившееся со времен его венецианской жизни, ни карнавальную маску. Он осмотрел рукава, разгладил свою белую сорочку. Анна улыбнулась. Фалды ее платья струились под расстегнутым лифом. Она проверила застежку его пояса и щелкнула пряжкой. Пьетро надел перчатки, вытащил шпагу, вспоминая тот день, почти двадцать лет назад, когда он вышел из венецианской тюрьмы, чувствуя себя так, как будто родился заново. Он встал по стойке смирно и после этого небольшого парада вложил шпагу в ножны. Он оглядел перо, полученное им от господина Марьянна, необычный пистолет-кинжал и колоду карт с нарисованным на оборотной стороне цветком. Все это время Анна кружилась вокруг него, обдавая его сладкими парами своих духов.

– В этот раз мы играем по-крупному, моя милая. Если я потерплю поражение…

– Я верю в тебя, – ответила Анна. – Ты это прекрасно знаешь.

Пьетро втянул носом воздух.

– Скорее всего, ты права.

Он еще раз оглядел себя в зеркале.

– Как бы там ни было, портрет готов.

– Не совсем…

Она опять подошла к нему, пряча что-то на груди.

– Сегодня днем я прогуливалась в садах… Надеюсь, садовники на меня не рассердятся.

Она показала свой подарок. Это был черный цветок.

У Пьетро сильнее забилось сердце.

– Ну а теперь, Баснописец, кто бы ты ни был, нам предстоит сразиться.

Из Версаля слух распространился повсюду. Все повторяли: «Король умер! Король умер, да здравствует король!» Между похоронным звоном и набатом французский народ пел о своем трауре и о своих надеждах. В садах и под окнами дворца поднимался рокот, растекался по дорогам и тавернам, готовый охватить все королевство. Пьетро продел цветок в петлицу, поглаживая лепестки. Глядя в зеркало, он улыбнулся отражению Анны.

Она ответила ему прелестной улыбкой.

– Ну вот, – сказала Анна. – Вновь наступила весна… – Она еще шире улыбнулась и добавила: – И Черная Орхидея вновь возвращается на службу.

Пьетро пересек Мраморный двор, направляясь к карете, которая должна была отвезти его в Париж. Пока он шел по выложенному шашечкой двору, он смотрел по сторонам на придворных, которые разошлись небольшими группами, кто с зонтиком от солнца, кто с тросточкой. С балкона короля убрали свечу. Версальский птичник затих. Лишь несколько священников в капелле, освещенной пылающими свечами, должны были дежурить у тела монарха, наскоро положенного в наполненный винными парами свинцовый гроб, который вскоре будет переправлен в Сен-Дени. Тело провезли прямо сквозь толпу подданных, которые, глядя на направляющуюся к месту захоронения карету, вместо того чтобы разразиться рыданиями, начали выкрикивать: «Ату! Ату!» Именно так кричал монарх во время охоты. Ну что ж! Все кончилось очень быстро. Пьетро покачал головой.

Он возвращался в Версаль, чтобы кратко переговорить с герцогом д'Эгийоном. Королевская семья в тот же день отправилась в Шуази. Никому не хотелось задерживаться во дворце. Людовик Август, наследник своего деда, никогда не болел оспой, и риск заражения все еще был вполне реален. Только что Виравольта наблюдал, как королевские тетушки садились в карету в сопровождении принцессы Клотильды и принцессы Элизабет. До последних мгновений жизни монарха они героически не отходили от него ни на шаг. Новоиспеченный король с супругой, два брата Людовика и их жены заняли места в другом экипаже. По пути к д'Эгийону, уже в самом дворце, Виравольте повстречались два английских посетителя, которые прохаживались по апартаментам их высочеств и направлялись осматривать сады! Виравольта был потрясен. Как ни в чем не бывало они разгуливали в самом центре дворца! У герцога были основания для беспокойства. Такое попустительство могло быть очень на руку Баснописцу.