– Благодарю вас, это так и есть.

Мария Антуанетта улыбнулась ему, и ее улыбка была искренней. Он знал, что нравится ей. Пьетро она показалась довольно пухленькой, но несравненной грациозностью отличались ее манера держать голову, ласковое обращение, а кожа была настолько прозрачна, что ее хотелось сравнить с фарфором. От нее пахло нежным ароматом ириса, видимо, изобретенным Фаржоном. На ней было серебристое платье с фижмами, перехваченное в талии простой лентой из голубого шелка. На лицо уже были нанесены белила и румяна, она была напудрена и более или менее причесана. Пьетро улыбнулся.

Ну же! Все-таки он находился перед королевой Франции.

– Простите, – сказала она, на сей раз обращаясь к Леонардо, но я должна уделить несколько минут господину де Лансалю. Вы можете остаться. Мне очень нравится то, что вы мне предлагаете, но не будет ли светло-голубая лента красивее? Следовало бы еще поинтересоваться у господина Фаржона, не найдет ли он какие-нибудь подходящие для этого платочка духи.

– Да, да, ваше величество, какая блестящая мысль!

– Господин де Лансаль, идите же сюда, поближе.

Она повернулась на сто восемьдесят градусов и начала рыться в картонках. А венецианец тем временем продолжал рассматривать царящий вокруг беспорядок. На буфете он заметил множество флаконов духов, украшенных мифологическими или пасторальными миниатюрами, окаймленными такими высказываниями, как «Любовь проходит, а дружба остается» или «Я храню верность»; некоторые представляли собой загадку, как, например, изображение женщины, задравшей юбки для того, чтобы найти блоху на своей подвязке, сопровождаемое несколько игривым комментарием «Завидую ее судьбе!». Рядом находились флаконы с украшениями в виде камей, несессеры из кожи акулы и знаменитый сундук с приданым королевы. Тем же изобилием отличались и предметы одежды: двенадцать полных зимних одеяний, столько же вычурных костюмов и платьев с фижмами, не считая разных тканей и вещей из муслина. Эти излишества уже начали создавать королеве репутацию расточительницы и вызывать политический резонанс. То, что австриячка вела себя скорее как законодательница мод, чем заботливая королева французов, было встречено с неодобрением. Ее легкомыслие сочли опасным для государственной казны. Тюрго поведал Виравольте, что бюджет Дома королевы уже имел дефицит в размере 300 000 фунтов, несмотря на то что сумма ее личных расходов была удвоена несколько месяцев назад, и поэтому уже пришлось компенсировать недостаток из казны Дома короля.

Все эти траты имели место, но причина заключалась не только в одной королеве; едва заняв свой пост, Тюрго решил произвести солидные сокращения бюджета, начиная с королевских трапез, состоявших из сотен напрасно приготовляемых блюд. Расточительность двора подвергалась критике уже много лет, и поведение капризного Людовика XV, содержавшего сначала своих шлюх из Парк-о-Серф, а затем Дюбарри, не изменило ситуацию к лучшему. Поскольку счета государства не являлись общественным достоянием, досужие домыслы увеличивали их в фантастических пропорциях; в представлениях подданных, иногда совершенно ошибочных, астрономические суммы расходовались на удовлетворение самых невероятных причуд. И улучшений не предвиделось, так как Мария Антуанетта только что получила в подарок от супруга очаровательный дворец Трианон, а также занялась устройством своего маленького англо-китайского сада.

– Взгляните, господин де Лансаль, – сказала королева. – Среди этих сокровищ есть нечто, способное вас заинтересовать.

Она достала из груды хлама картонную коробку.

Пьетро моментально насторожился.

Его внимание привлек инициал. Рельефная золотая буква «Б».

Пьетро стиснул зубы.

– Когда вы это получили?

Мария Антуанетта улыбнулась ему сияющей улыбкой.

– Вчера вечером. Я была уверена, что это подарок от мадемуазель Бертен, но она меня разубедила; к тому же она была очень недовольна, что кому-то вздумалось ей подражать.

– И в этой коробке?… – сказал Пьетро, намереваясь открыть ее.

– Открывайте, открывайте, прошу вас.

Он заглянул в коробку. Внутри находилась еще одна шляпка.

«Это вполне в его духе», – подумал Виравольта.

Шляпка была особым образом украшена: справа находилась избушка, все детали которой были воспроизведены самым кропотливым образом: марлевая ленточка изображала дым, выходящий из камина домика, крытого соломой, расположенного среди трех плюмажей. На пороге насекомое в нелепом клетчатом передничке было поглощено разговором с другим насекомым, держащим в руках гитару. Странным казалось то, что от насекомого с гитарой до самой кромки полей шляпки тянулись капли, напоминающие кровь.

– С ней была записка, – сказала Мария Антуанетта. – Без какой-либо подписи, кроме этого инициала «Б». Я показала ее господину Сартину и господину Верженну, которые сразу же посоветовали сообщить об этом вам.

– И правильно сделали, – мрачно проговорил Пьетро. – Но позвольте мне угадать…

Записка была прикреплена к шляпке вместо цветов и походила на письмо, уведомляющее о некой трагедии.

Пьетро схватил ее, изо всех сил пытаясь обуздать гнев.

Он развернул ее.

– Итак, он все-таки это написал, – сказал Виравольта. И добавил: – Хорошо, что не моей рукой.

Он покачал головой.

Было общеизвестно, что Мария Антуанетта обожает цветы, особенно нарциссы, лилии и сирень – не считая роз, само собой разумеется. Пьетро больше не требовалось прибегать к услугам нормандца, садовника-философа, чтобы угадать скрытый смысл этого последнего послания; снова роза и лилия; ракитник – скрытность; тысячелистник – война; бессмертник – вечные сожаления; и две-три хризантемы.

Это был сигнал.

«Но что означают солнцестоянье и заря? Опять метафоры! – размышлял он. – Баснописец все еще желает убивать баснями и поэзией! Это намек… на определенный момент. Но когда?»

Рядом с Пьетро стояла королева, подняв на него свои огромные глаза серны.