Затылок его ударился обо что-то твердое и металлическое, что-то что зазвенело, осыпавшись потоками ржавчины. И стоило Джиллу открыть глаза, он сразу же понял, где очутился и как попал сюда.

– Барни! – воскликнул он, и пес чуть отступил, подвывая и яростно крутя обрубком хвоста.

А потом Джилл осмотрел внутренности стальной пещеры, где повсюду лежали штабеля проржавевшего металла, и недоверчиво покачал головой. Куда идти – если, конечно, есть куда идти – и что стало с остальными? Очевидно, Дом Дверей вернул его в персональный кошмар, мир безумных машин. А Анжела, Тарнболл, Андерсон… что стало с ними?

Они, точнее она, потому что только Анжела что-то значила для Джилла – она была отделена от него многочисленными вселенными. Или, точнее, миром, а еще точнее – двумя мирами по меньшей мере. К тому же она попала в мир своих худших кошмаров – мир насилия. Он взмолился, чтобы это было не так хотя бы ради ее самой. А потом он выбросил все это из головы. Сейчас он в первую очередь должен был беспокоиться о себе самом. Он должен выжить и тогда сможет помочь еще кому-то. Он должен выжить хотя бы для того, чтобы отомстить, склонить баланс сил в другую сторону.

«Баннермен, – с горечью сказал он сам себе, – кем бы или чем бы ты ни был, ты за все ответишь. И если существует высшее правосудие, то я как раз стану тем, пред кем тебе придется отвечать».

С трудом он поднялся на ноги и, опустив руки, коснулся чего-то мягкого, влажного, плотского. Выругавшись, он отдернул руки и отступил назад от вещи, до которой случайно дотронулся. Это была отрезанная нога Баннермена, лежавшая среди металлического лома. Видимо, она пролетела через дверь вместе с Джиллом. Рядом с ней лежала рука Варре. Она вновь превратилась в человеческую руку.

Джилл скривился. Собрав воедино все свои силы, он передвинул ногу Баннермена, чтобы видеть срез. Если Баннермен и был какой-то инопланетной машиной, своего рода роботом, то это было бы видно. Однако он закричал, когда Джилл порезал его. Оружие Джилла так же хорошо резало плоть, как имитацию человеческой плоти или синтетическую плоть. Джилл внимательно осмотрел останки. Кожа и красная, рассеченная плоть, жирная и мускулистая, вены и артерии… и никакой кости! Там, где должна была бы находиться кость, имелась трубка из металла, изогнувшаяся, когда он прикоснулся к ней, но вновь принявшая первоначальную форму, стоило только Джиллу прекратить давление. Инопланетный металл. А внутри трубки была…

Жидкость!

Экстрасенс поднял бедро, вылил содержимое кости-трубки, посмотрел, как жидкость растекается по ржавой металлической поверхности. Жидкость оказалась инертной. Она впиталась в ржавчину, отчего та потемнела. Потом она вступила в реакцию с металлическим оксидом и начала испаряться.

«Жидкость? – подумал Джилл. – Кровь инопланетянина… или его плоть? Каков же этот инопланетный ублюдок на самом деле?» Потом, с отвращением Джилл пинком отшвырнул в сторону останки Баннермена…

Барни по-прежнему яростно подвывал. А потом он залаял, зарычал, завизжал, стал прыгать, носиться кругами.

– Все в порядке, – обратился Джилл к псу, пытаясь успокоить его. – Не беспокойся. В этот раз я не оставлю тебя. Мы станем держаться вместе.

Может быть, Тарнболл был прав, когда они впервые оказались в этом месте. Кажется, он сказал, что пес для них важнее Варре.

«…он тут уже давным-давно, и жив! Мы можем многому научиться у этого пса, поэтому для нас он гораздо важнее, чем вы!» – сказал тогда агент.

И разве Анжела не считала, что Барни хотел последовать за ними? Джилл знал, что пес звал их куда-то, но отправился самостоятельно исследовать этот мир… подсознательно отказавшись от услуг собаки. А ведь когда они открыли дверь, ведущую в мир тумана, откуда к ним на руки вывалился Хагги, то они слышали отдаленное завывание собаки. Не звук, вырывающийся из пасти хищного волка, а совершенно нормальное завывание – печальный голос потерявшегося, жалкого животного. Был ли это голос Барни? А если так, каким образом пес перебрался из одного мира в другой?

Каким образом выжил Барни? Какие секреты скрывались в голове пса? Джилл почесал зверя за ухом и задумался: «Боже, как хотел бы я, чтобы ты мог говорить!» Но псы не разговаривают. А ведь речь не единственный способ общения. Старый Хамиш Грусть был егерем, так, кажется. А раз хозяин Барни – охотник, то пес мог оказаться неплохо выдрессированным: он мог находить следы, идти по следу, разыскивать любые вещи. Джилл хотел бы больше знать о собаках и их возможностях. В любом случае Барни должен обладать способностями выше среднего.

Джилл зевнул и внезапно почувствовал легкое прикосновение чьего-то разума, неспособного к концентрации. «Старая кляча», – сказал он сам себе, кивнув. Не физически, ментально. Он подошел к выходу из стальной пещеры и выглянул наружу. Атомное солнце садилось. Остался час или чуть меньше до наступления полной темноты. Это было неправильно, но Джилл сейчас не стал размышлять над этим. Видимо, все эти миры подчинялись командам, которые отдавал Дом Дверей или тот, кто управлял Домом Дверей. Невозможно было определить, появишься ли ты в новом мире в начале дня или посреди ночи. Миры создавались каждый раз заново. Может, они были… проекциями, трехмерными изображениями? Откуда у Джилла появилась такая идея, он не мог сказать.

Он покачал головой, потом быстро моргнул. Плохо, но он не мог с ходу решить эту проблему.

– Барни, – позвал он, – давай-ка отдохнем. Ты и я… Я-то буду отдыхать в любом случае.

Экстрасенс оглядел груды ржавого металлического лома и неметаллические останки Баннермена и Вар-ре. Останки машины и человека.

– Спать, – объявил он. – Но, пожалуй, ляжем спать не здесь.

Неподалеку от пещеры он обнаружил большой бункер с выгнутым днищем. В нем со всех сторон были проделаны круглые дыры, закрытые оцинкованными люками. Кроме того, внутри его не валялось никаких металлических обломков. Дрожа от холода, наступившего после того, как атомное солнце зашло, Джилл залез в бункер. Барни присоединился к нему. И остаток ночи человек и пес провели, прижавшись друг к другу, чтобы сохранить тепло…

Джилл спал и во сне пытался решить некоторые проблемы. Он видел пустое лицо Баннермена, плывущего вверх по туннелю, – улыбающееся лицо и в то же время лишенное всякого выражения. У Баннермена во сне была только одна нога, а из обрубка второй капала кровь и вонючая инопланетная жидкость. Но Баннермен улыбался. Под плотью, под синтетической плотью – под личиной, он носил доспехи, которые компенсировали гравитацию, защищали его жидкое тело. И уже без улыбки влетел Баннермен в многофасеточную сферу через дверь, образовавшуюся в одной из граней.

Потом сон Джилла изменился. Застрекотал проектор, и Джилл стал частью огромного мерцающего экрана. Он лежал, мерцая на мерцающей дюне в мерцающей ржавой пустыне. Прямо в дюне открылась дверь, и мерцающий Варре, мерцая, выкарабкался оттуда и пополз прямо к Джиллу. Невидимый проектор начало заедать, он зажужжал и стал замедлять движение. Рука Варре сжалась в кулак и протянулась в сторону Джилла. Потом открылась, превратившись в волчью лапу, которая попыталась вцепиться в лицо экстрасенсу.

Джилл проснулся в холодном поту и инстинктивно отодвинулся – луч слабого красновато света падал ему на лицо, пробравшись в убежище через один из плохо прикрытых люков. Потом осторожно, то и дело вздрагивая от холода, Джилл выглянул наружу и увидел, на что похожа ночь в мире машин. Барни сидел, наблюдая за ним. Желтые светящиеся глаза во мраке. Опершись о локоть, Джилл выглянул из люка и увидел жизнь… механическую жизнь, которая продолжалась даже после прихода ночи. Все это выглядело столь сверхъестественно, что раскрывшуюся перед экстрасенсом картину можно было бы принять за продолжение сна.

На фоне индигово-черного горизонта поднимались к небу ржавые прутья, спиральные шпили, облепленные строительными лесами, украшенными красными и оранжевыми пульсирующими фонарями, словно ряды шкафов с кокой или сверкающие в ночи печи. Завывания работающих механизмов разлетались на многие мили, и Джилл совершенно отчетливо слышал: