ГРАФ. Да нет, я хотел тебя спросить, нет ли у тебя намерений ознакомиться с городскими достопримечательностями или с кабаками? А может, с женщинами?
ПФИТЦ. Посмотрим. Как выйдет, так и выйдет. Как говаривал мой отец, лучший план — это отсутствие плана.
ГРАФ. Из чего я могу заключить, что ты был нежеланным ребенком!
ПФИТЦ. Все дети нежеланные. И если даже их родители желают ребенка, они никогда не могут желать того конкретного ребенка, который получится, так как они не знают, что у них получится, пока оно не получится.
ГРАФ. Однако есть и такие дети, чье зачатие не назовешь иначе как случайным. Не был ли и ты одним из них?
ПФИТЦ. Все в этом мире случается случайно. Обстоятельства, при которых я был зачат, не являются исключением из этого правила.
ГРАФ. Мне хотелось бы о них послушать.
— Постойте, постойте. Прежде чем вы продолжите, могу я хотя бы ответить на то, что вы сказали мне минуту назад? Ваше заявление, что я люблю только те книги, которые напоминают мне о чем-нибудь, что я уже знаю, кажется мне, мягко говоря, бесцеремонным. В действительности я люблю книги, которые чему-нибудь меня учат, а чему, скажите на милость, научила меня эта?
Дорогая Читательница, потрудитесь, пожалуйста, не перебивать меня, иначе мы никогда не доберемся до конца.
— Не называйте меня «дорогая». И я не сдвинусь отсюда ни на шаг, пока вы не дадите мне высказаться. Из-за вашей непрерывной болтовни мы уже пропустили одну из Пфитцевых историй. Почему вы не даете ему рассказать ее снова?
Но Пфитц рассказывает сейчас свою вторую историю. Не хотите же вы, чтобы он рассказывал две истории одновременно? Я могу передать вам вкратце…
— Нет! Я хочу услышать ее от самого Пфитца, или уж совсем не надо.
Вот вам и первая задержка в путешествии Пфитца и его хозяина: наша Читательница остановилась на обочине дороги и громко выражает свое неудовольствие. Я слышу, как она что-то там говорит о языке, описаниях и общем тоне повествования, о том, что в книгах должны быть жизненные реалии, и чувства, и персонажи, претерпевающие поступательное развитие в результате происходящих с ними событий. А теперь к ней обращается кто-то другой; насколько я понимаю, он говорит, что книга, ограничивающаяся описанием мира в точном соответствии с некими устоявшимися представлениями о нем, ничем не лучше грошового балагана. Он говорит, что цель книги состоит отнюдь не в том, чтобы просто перенестись из одного места в другое, из начала в конец, все время показывая картинки и умоляя аудиторию поверить в их реальность. Но ей все это совсем не нравится, она надувает губки и топает ножкой. Ну а как же нам продолжать без читателя? Не могли бы вы пройти с нами еще немножко?
— Только если Автор сумеет убедить меня, что его работа имеет хоть какое-нибудь отношение к реальному миру.
Автор говорит, что дабы его повествование хоть сколько-нибудь напоминало реальный мир, оно должно быть бесформенным и алогичным, должно беспорядочно перескакивать от одного момента к другому. Затем мало-помалу в нем выделятся некие структуры, которые могут указывать на некие события, идеи или действия, а могут и не указывать. В нем будут появляться люди, которые могут оказаться впоследствии принципиально важными, а могут навсегда бесследно исчезнуть после первой же ночи. А когда вы решите, что вот сейчас-то все и начнется, все неожиданно остановится.
А еще Автор говорит, что, дабы его повествование хоть сколько-нибудь верно походило на реальный мир, он ни в коем случае не должен залезать своим персонажам в голову, не должен приписывать им мысли и эмоции, знать о которых он никак не может. Он должен скромно ограничиться честным (насколько это у него выйдет) отчетом об их поведении и разговорах. Точно так же он не должен забивать страницы изящными описаниями, ведь мир состоит не из слов, но из вещей, и попытки слепить реальность из слов столь же бессмысленны и бесперспективны, как и попытки слепить бабочку из песка.
Ну а теперь-то мы можем двинуться дальше?
— Только если вы дадите мне послушать историю Пфитцева зачатия!
Хорошо. Тогда, с разрешения Автора, мы отступим к началу истории о том, как это вышло, что Пфитц появился на свет.
ПФИТЦ. Моя мать родилась и выросла в захолустной дыре, одном из тех мест, где никогда ничего не происходит. Как-то раз к ним завернул бродячий цирк, это было огромное событие для всей деревушки, а тем более — для моей матери. Ей шел тогда семнадцатый год, и она никогда еще не видела ничего подобного. Вечером она надела свое лучшее платье и не сразу, но все-таки уговорила родителей отпустить ее.
Цирк состоял из обычного скопища шатров и балаганов. Там были и огнеглотатели, и жонглер, и медведь на цепи. Но внимание моей матери приковал самый большой шатер, у входа в который зазывала оповещал публику о предстоящем представлении.
— Все сюда! Все сюда! Заходите и посмотрите на Фернандо, невероятного Пчелиного царя!
Моя мать не понимала, что бы это могло значить. Она заплатила зазывале и присоединилась к прочим зрителям.
Здесь собралась добрая половина жителей деревни, они сидели на скамейках, толпились плечом к плечу и тянули шеи, стараясь получше разглядеть маленькую сцену, плотно занавешенную тонкой кисеей. Одни шептались, что Фернандо фокусник, другие считали, что он урод. Все они успели уже услышать, что его номер не имеет себе подобных в мире. И вот наконец за кисеей появился он — элегантный мужчина в длинном плаще, с иссиня-черными волосами, жемчужнобелыми зубами и тонкими, словно нарисованными усиками. В его руках был стеклянный ящик с труппой дрессированных пчел.
Да, вы не ослышались, а я не оговорился, дрессированных пчел. Не спрашивайте меня, как ему это удалось. Собственно говоря, это были не пчелы, а шмели, из тех, что такие тяжелые, что даже не верится, что они могут летать; они вылезали из ящика один за другим и безукоризненно разыгрывали свои роли. Сначала исполнялись номера попроще — шмели пролетали через крошечные горящие обручи и все такое, но и этого хватило, чтобы у публики, смотревшей на необычный зверинец таинственного Фернандо через предохранительную кисею, поотваливались челюсти.
Затем появились несколько шмелей, к чьим телам были прикреплены крошечные кусочки бумаги, так что они были похожи на ангелов или на плывущие облака. Три шмеля, связанные между собой ниточками, изображали нечто вроде пароконного воздушного экипажа с кучером. Фернандо совсем не боялся, что кто-нибудь из необыкновенных актеров его ужалит, — он даже заманил одного из них себе в рот, где тот собрал с его языка несколько крупинок цветочной пыльцы. Кульминацией стала грандиозная шутейная битва между двумя армиями одетых в военную форму шмелей, которые сталкивались, кружились и расходились, наполняя воздух громким неустанным жужжанием. Публика чуть не обезумела от восторга, Фернандо раскланялся, представление закончилось.
Все эти чудеса настолько потрясли, я бы даже сказал, преисполнили благоговением мою мать, что она продолжала слоняться у входа и после того, как все остальные зрители разошлись по своим делам. В конце концов она увидела, как из шатра выходит Фернандо, одетый на этот раз вполне обыкновенно и даже неказисто.
— Вы действительно научили их всем этим трюкам? — спросила она, подбегая к Пчелиному царю. — А они правда настоящие пчелы?
— Да, конечно, — улыбнулся Фернандо, очарованный такой непосредственностью. — Я рад, что представление вам понравилось.
Считая, что предмет беседы исчерпан, он пошел было дальше, но тут же был вынужден остановиться.
— Подождите, пожалуйста, — окликнула его моя мать, когда же он обернулся, она не нашла слов, а лишь смущенно потупилась и начала ковырять землю носком туфли.
Фернандо вернулся, мягко взял мою мать за подбородок и чуть приподнял ее голову.
— Есть один особый трюк, — сказал он. — Как правило, я не включаю его в программу выступлений перед широкой публикой. Может, вы хотели бы его посмотреть?
