— Вот и конец повествования, — сказал он.

ГРАФ. Какой ужас. Но как же насчет читателя; пришли вы в конце концов к какому-нибудь соглашению, для кого пишется ваша книга, — хотя бы из чисто практических соображений, чтобы придать ей некоторую связность?

НАПАДАЮЩИЙ. Да. Ее зовут Эстрелла. И она была причиной всех этих событий.

— Нет, он лжет!

Успокойтесь, пожалуйста.

— Пустите меня! Пустите, я требую!

Слышен чудовищный рев и удары, подобные раскатам грома. Их сменяет встревоженный женский голос.

Голос этот принадлежал фрау Луппен — ну кто еще мог стучаться к нему ночью. Шенк уснул за столом, так и не написав ни единой строчки.

— Как вы тут, герр Шенк? — спросила она, когда картограф сообразил наконец, что происходит, и открыл дверь. — Я проснулась и вдруг увидела на улице свет, падающий не иначе как из вашего окна, и очень испугалась, не случилось ли с вами чего.

Умозаключение несколько неожиданное, но вполне соответствующее своеобразной и, в своем роде, весьма последовательной логике фрау Луппен. Одетая в домашний халат, она имела в правой своей руке зажженную лампу, в левой же — Флусси. Шенк пустился в уверения, что конечно же у него все в порядке, однако фрау Луппен упорно заглядывала через его плечо, придирчиво изучала кровать, принюхивалась к воздуху, Заметив на столе письменные принадлежности, она без дальнейших уже церемоний вошла в комнату и принялась переворачивать один за другим девственно чистые листы бумаги.

— Да вы что тут, никак пишете?

— Я собирался поработать над отчетом, но ненароком уснул прямо за столом.

— Вот так и начинаются пожары! А вдруг бы вы перевернули во сне лампу? И какая же тут у вас холодина! — Фрау Луппен двинулась к окну и наглухо закрыла ставни. — Если вы не сожжете себя, так заморозите до смерти.

Это сколько же сейчас времени? — думал Шенк. Во рту у него было сухо и противно, зато на верхнем листе бумаги поблескивал крошечная лужица слюны, его, естественно, собственной, натекшей за время сна. Заспанная, всклокоченная фрау Луппен выглядела не слишком благообразно. Накрученные на папильотки волосы придавали ей сходство с огромной страхолюдной куклой, на помятом лице цвели багровые пятна. И только Флусси выглядела ночью ничуть не хуже, чем днем, даже челка ее была все так же украшена кокетливым бантиком.

Первоначальное раздражение фрау Луппен быстро утихло, теперь в ее голосе звучала искренняя озабоченность.

— Ну как же это можно, герр Шенк, скоро утро, а вы еще даже не ложились. Что это у вас за заботы такие, чтобы сидеть всю ночь у окна?

— Да я же сказал вам — отчет.

— Отчет у него! Послушайте, герр Шенк, я же не вчера родилась и прекрасно понимаю, что это значит, когда молодой человек мечется из угла в угол и не может ни спать, ни есть. — Фрау Луппен вскинула на Шенка заспанные, с красными прожилками глаза и заговорщицки понизила голос: — Ведь это все из-за женщины, так ведь?

В этой непристойно толстой женщине с дурацкой собачкой на руках появилось вдруг нечто едва ли не царственное, ведь за ней стояла необоримая сила истины. Фрау Луппен не знала, конечно же, конкретных подробностей, но была права по сути, так что дальнейшие запирательства теряли всякий смысл. Шенку казалось, что ее красные подпухшие глаза проникают в глубь его измученного сердца, что он стоит перед ней голый и беззащитный.

— Отчет…

Жалкая увертка повисла в воздухе; фрау Луппен игриво, насмешливо и словно даже торжествующе потрепала Шенка по щеке и — впервые на его памяти — изрекла нечто похожее на афоризм:

— От женщин, герр Шенк, одни неприятности.

Флусси согласно тявкнула.

— Хорошо, хорошо, сейчас пойдем, — успокоила ее хозяйка («мамочка», как неизменно называла себя фрау Луппен). — Пора ложиться баиньки. Да и вам не мешало бы поспать. — Она бросила на Шенка карикатурно обольстительный взгляд и ушла к себе вниз.

Едва коснувшись головой подушки, Шенк провалился в глубокое, безо всяких уже снов, забытье. Придя утром на работу, он сразу же столкнулся с Грубером и был удивлен, как сухо тот с ним поздоровался. Поближе к полудню, когда Шенк сидел за своим столом, с головой уйдя в опостылевшую работу, Грубер подошел к нему и негромко спросил:

— Ты не мог бы мне объяснить, что, собственно, происходит? Все эти писатели и биографы, с которыми ты связался, для чего это все?

— Думаешь, я знаю?

— Не хочешь говорить — не надо. Но если тут проклюнутся какие-нибудь деньги, не забудь, что я тебе помогал. А уж если это что-нибудь такое, незаконное, имей в виду, что я могу случаем и проболтаться.

Почти не прикрытая угроза снова повергла Шенка в пучину волнений. О чем это Грубер? На что он намекает? А тут еще этот вчерашний сон, тоже тревожный и тоже непонятный. Картограф ощутил себя безнадежно заблудившимся, щепкой в мировом океане, отданной на волю ветрам и течениям.

А вскоре пришла Эстрелла. Она открыла дверь Шенкова кабинета, убедилась, что там нет никого постороннего, и твердым шагом направилась к его столу. Шенк вскочил на ноги, мучительно пытаясь сообразить, рад он этому нежданному визиту или нет. Лицо Эстреллы выражало мрачную решимость.

— К сожалению, мне еще не удалось достать для вас очередную порцию Пфитца, — промямлил Шенк.

— Кто он такой, этот ваш переписчик? Где он?

— Вы же знаете, что я не могу вам этого сказать. Имейте хоть немного терпения.

— Он лжец, прохвост и мошенник. А этот ваш Пфитц — призрак, иллюзия. Ну что вы все со мною делаете?

Шенк был в полном смятении; пытаясь успокоить Эстреллу, от тронул ее за плечо, но она резко отдернулась и продолжила свои обличения:

— Вчера я сдала на редактирование биографическую справку по Пфитцу, основанную на полученных от вас сведениях. А сегодня утром мне сообщили, что в тот момент, когда граф поселился в Ррайннштадте, у него не было никаких спутников. Показания владельца постоялого двора позволяют утверждать это с полной уверенностью.

— Но Пфитц обозначен на плане! Он спит на полу, рядом с кроватью графа.

— Вам стоило бы еще раз проверить этот план. Даже если и допустить, что существовал некто по имени Пфитц, никто и никогда не видел его в обществе графа.

Шенк не знал, куда девать глаза.

— Зачем это все? — Голос Эстреллы дрожал. — Что вы задумали?

Шенк собрался с духом, словно перед прыжком в холодную воду, и сказал:

— Этот переписчик мой хороший знакомый. Он придумал историю Пфитца, чтобы вас позабавить. Чтобы вас заинтриговать. Он вас любит.

— Кто это? — Из глаз Эстреллы брызнули слезы. — Вы должны мне сказать.

— Я не могу. Когда-нибудь потом.

— Вам нельзя с ним встречаться. Поверьте мне, он способен на все.

— Этого не может быть. Он не желает вам ничего плохого, а только мучается сомнениями, удастся ли ему когда-нибудь найти путь к вашему сердцу.

Вряд ли это заявление могло успокоить всхлипывавшую Эстреллу, но, к счастью, она пропустила его мимо ушей — либо сделала вид, что пропустила.

— Ведь сколько уже всего напорчено. Мне скоро сдавать дальнейшие подробности поездки графа. Нужно позаботиться о том, чтобы он прибыл на этот постоялый двор без Пфитца, чтобы никто не видел их вместе, иначе возникает вопиющее противоречие и мы пропали.

Неожиданное «мы» преисполнило Шенка ликованием.

— Скоро, — сказал он, — я добуду для вас еще.

— Скажите своему знакомому, что, если у него есть хоть капля сочувствия ко мне, он должен сделать так, чтобы на этом постоялом дворе никто не видел графа в обществе Пфитца.

Но как же это может быть? Граф и Пфитц неразлучны!

— Тогда Пфнтц должен умереть. Он и вообще не должен был появляться, так что вы попросту восстановите правильный порядок вещей.

Такой поворот событий представлялся Шенку весьма огорчительным, но ему не оставалось ничего иного, как подчиниться.

— Я посмотрю, что можно будет сделать.