Так на карте Шенковой жизни появился новый объект, снегом увенчанное видение возвышенной красоты. Сейсмические волны, порожденные этим толчком, раскатятся до самых дальних пределов его существования; до дней последних останутся с ним эти кряжи полузабытых снов, каньоны искаженной памяти, нежданно приходящие и также нежданно исчезающие. Куда бы он теперь ни свернул на карте своей жизни, куда бы он ни кинул взгляд, на каждом пейзаже будет ее отпечаток, подобный ямке, остающейся на подушке, когда поднимешь голову.

В конце концов она наклонилась, уже почувствовав, он был в этом уверен, что за ней наблюдают. Наклонилась, уступая его желанию произвести мгновенную картографическую съемку ее тела. Нет, не уступая — снисходя. С этим движением все изменилось — вся подвижная топография кожи и плоти, все высоты рельефа. Ее груди чуть приподнялись, опали, качнулись вперед, словно в подношении (лишь на мгновение!). Волнующее(ся) воспоминание. Он будет думать об этом потом, работая над картами, а сейчас в его мозгу образовался вопрос: что нужно сделать, чтобы продлить это наслаждение, повторить его? Что нужно сделать, чтобы сблизиться с этой неизвестной, столь живо заинтересовавшей его женщиной?

Она подняла голову, обвела глазами галерею, и он увидел ее лицо во всей его красе. Он почувствовал, что обнаружен, и в то же мгновение по лицу ее скользнуло выражение спокойного торжества. Картограф смущенно потупился; теперь ему оставалось одно — уйти. Но если спуститься с галереи по самой дальней винтовой лестнице, можно будет избрать путь отхода, пролегающий мимо ее стола. Спускаясь по ступенькам, он внутренне готовился к предстоящей встрече, к краткой близости (возможно, он даже чуть заденет ее, проходя мимо, или заметит в каком-нибудь непроизвольном ее движении признаки соучастия, благожелательности, обещание других подобных встреч, да мало ли что может случиться). Он приближался к предмету своего восхищения опустив голову, а затем устремил глаза прямо вперед, на дверь, вглядываясь периферийным зрением в прекрасную, загадочную фигуру. И наконец он шел мимо нее, дышал одним с ней воздухом. Набравшись смелости, он взглянул сверху на ее волосы, шею, на разложенные по столу документы. Исчезающе малый промежуток времени, а ведь ему хотелось узнать, впитать как можно больше, обрести как можно больше знания среди покалывающих его осколков восторга. Однако, скользя взглядом по лежавшей перед нею бумаге, он успел прочесть одно лишь имя, написанное аккуратными синими буквами. ГРАФ ЗЕЛНЕК. Он дошел, не замедляя шага, до двери, прикрыл ее за собой и начал спускаться в Картографический отдел, лелея в памяти это имя, слово, беззвучное повторение которого ощущалось на губах почти как поцелуй. Это был ключ, позволявший ему проникнуть хоть в малый закоулок ее жизни, клочок общей почвы, исследование которого может стать первым шагом к другому, великому и столь желанному акту познания.

Граф Зелнек, кто это может быть такой? Если Шенк сумеет что-нибудь про него узнать, это сразу приблизит его к благоуханной сфере, войти в которую было пределом его мечтаний. Имя казалось смутно знакомым, но это знакомство может быть и иллюзорным — как чувство, сжавшее его сердце при первом взгляде на женщину из Биографического отдела, как эта глубочайшая убежденность, что он знал ее прежде, в какой-то иной жизни, знал очень близко, хотя все связанное с этим знакомством бесследно изгладилось из его памяти. Вот так же и граф; едва возникнув из безвестности, он сразу стал чем-то вроде старого друга, общего с ней — и тем драгоценного — знакомого. Шенк хотел разузнать о нем как можно больше — или хоть что-нибудь. Он решил обратиться к картам.

Вскоре выяснилось, что граф не живет в Ррайннштадте, а значит, принадлежит к числу тех посетителей города, чья особая важность (из-за высокого статуса либо из-за тесных связей с горожанами) заставляла биографов уделять им достаточно серьезное внимание. Шенк обратился к разделу Топографического указателя, озаглавленному «Местонахождение временно проживающих и путешествующих».

Дело оказалось далеко не простым. Данный раздел (четыре толстых тома) содержал огромное множество карт, на которых были указаны (наряду с прочими данными) координаты всех иногородних в различные моменты времени за период, охватывавший несколько лет. Найти в этой разношерстной толпе одного конкретного человека было задачей почти невозможной, требовались какие-нибудь дополнительные данные относительно его предполагаемого местонахождения.

Но судьба благоволила картографу. Не прошло и часа, как он наткнулся в Главном хранилище карт на Грубера, который искал там дорожный план с данными по транспортному движению на период Празднества Лебедя, ежегодно привлекавшего в Ррайннштадт массу гостей изо всех уголков страны. Услышав, что розыски проводятся по заказу Биографического отдела, Шенк сразу ухватился за представлявшуюся возможность еще раз посетить это возвышенное — как в переносном смысле, так и в буквальном — место, где таились столь неоценимые сокровища.

— Спасибо за предложение, — ухмыльнулся Грубер, — но я уж как-нибудь сам. Запрос поступил от очень такой симпатичной штучки.

Шенк вспыхнул радостным возбуждением; даже отдаленная возможность, что разговор идет о женщине, занимавшей все его мысли, вызвала ее образ с такой яркостью, словно она сама вошла в комнату. Но одновременно у него возникли ревнивые опасения, что Грубер может обойти его в гонке к этой желанной цели. А с другой стороны — мало ли в Биографическом отделе сотрудниц?

— А какая это? — спросил он. — Как она выглядит?

— Рыжая. Как раз в моем вкусе.

Требовались быстрые, решительные действия. Он никак не мог задержать Грубера, но мог хотя бы получить от него как можно больше сведений — не выказывая, конечно же, излишней заинтересованности.

— Давай я тебе помогу. Что там ей нужно?

Грубер назвал день и год, а затем объяснил, что жизнеописательница планирует поездку графа Зелнека из его поместья в Ррайннштадт и хотела бы проложить маршрут, минуя дороги, наиболее забитые крестьянами и бродягами.

— А вот и она, — сказал Грубер, обнаруживший наконец нужную карту. Затем он пригладил волосы пятерней, поправил галстук, сунул альбом под мышку и направился к выходу. — Счастливо оставаться.

Шенка буквально мутило от мысли, что ему перебежит дорогу этот неотесанный болван. Слава еще Богу, что удалось узнать, когда именно приезжает Зелнек. Он снова обратился к Указателю и начал одну за другой изучать карты Ррайннштадта на соответствующий день. После полуторачасовых лихорадочных поисков граф наконец обнаружился.

Вот он, на карте Тишнеровского квартала. Это была карта, составленная на раннее утро первого дня Празднества Лебедя, когда все еще спали, за вычетом немногих, страдавших бессонницей; имена этих людей были обозначены (миниатюрнейшими буквами) на парках и улицах, по которым они бродили. Отвергнутые любовники да не успевшие угомониться гуляки; вполне возможно, что среди них есть и преступники (успевшие к этому времени появиться в Ррайннштадте). А на постоялом дворе, что по Шлесингерштрассе (сколько подобных заведений успел уже обследовать Шенк!), в комнате наверху бледно-голубой прямоугольник кровати, на которой спит граф. Ее граф. Рассматривая этот аккуратно изображенный значок, Шенк словно заглядывал ей в душу. И ему снова вспоминался дразнящий прямоугольник шеи и груди, загадочная карта местности, составленная в системе условных обозначений, смысл которых он все еще пытался расшифровать, раз за разом перебирая их в памяти.

Шенку хотелось схватить альбом и крепко его обнять. Здесь был граф — здесь была дверка в жизнь жизнеописательницы, в ее мир. В этот момент она тоже думала о графе — сплетала ткань его бытия, выстраивала ключевые события его биографии, достойные и героические поступки, сформировавшие его как личность, мысли и воспоминания, роившиеся в его голове по пути из поместья в Ррайннштадт, к этой кровати, на которой он будет спать ранним утром первого дня Празднества Лебедя.