«Господин подает знак, и все рабы три или четыре раза призывают Фортунату. Наконец, она появляется. Ее платье перехвачено бледно-зеленым поясом; под платьем видна ее вишневого цвета туника, ее подвязки с золотыми шпурами и туфли с золотым шитьем. Она ложится на то же ложе, которое занимала Сцинтилла, и последняя по этому поводу выражает ей свое удовольствие. Она обнимает ее, входит с ней в самую интимную связь и через некоторое время отдает Сцинтилле свои браслеты… Потом, сильно опьяневшие, обе любовницы начинают чему-то смеяться и бросаются друг другу на шею. Когда, таким образом, они лежат тесно прижавшись друг к другу, Габинн схватывает Фортунату за ноги и переворачивает ее вверх ногами на кровати. «Ах! — вскрикивает она, видя, что ее юбки поднимаются выше колен; затем, она быстро оправляется, снова бросается в объятья Сцинтиллы, прячет свое лицо под ее красным покрывалом, и это раскрасневшееся лицо придает Фортунате еще более бесстыдный вид»[103].

Что же, однако, еще придумать, чтобы достойно закончить эту вакхическую ночь? Отдаться разве последним ласкам перед сделанной из теста фигурой Приапа и, подымаясь на ложе, кричать: «Да защитит небо императора — отца отечества! Consurreximus altius, et Augusto, patriae, feliciter! diximus.»

Но это еще не все. Любовницы уже собирались уходить, когда Габинн стал восхвалять одного из своих рабов, кастрата, обладающего, несмотря на свое косоглазие, взглядом Венеры… Сцинтилла прерывает его и делает сцену ревности, обвиняя его в том, что он из ничтожного раба сделал своего любовника. В свою очередь Тримальхион покрывает поцелуями одного из рабов. Тогда Фортуната, оскорбленная попиранием своих супружеских прав, осыпает мужа ругательствами, кричит на него во весь голос и называет его мерзким, отвратительным за то, что он предается такому постыдному разврату. В заключение всех ругательств она обзывает его собакой. Выведенный из терпения, Тримальхион бросает в голову Фортунаты чашу; она подымает крик…

Здесь мы можем, кажется, остановиться, так как этой картины вполне достаточно, чтобы наши читатели могли составить себе ясное понятие о нравах римской аристократии. Правда, Сатирикон Петрония — только роман, а не исторический документ, и действующие лица его вымышлены; но роман этот обнаруживает близкое знакомство автора с римскими нравами. В символических сценах, так талантливо и смело написанных им, мы вполне вправе видеть картину скандальных ночей при дворе Нерона. И блестящая сатира так метко попала в цель, что римский Сарданапал немедленно подписал смертный приговор ее автору. Да и многим ли отличается описание римского общества в Сатирах Петрония от описаний, сделанных римскими историками? Эвкольп и Аскильт — одни из многих развратников, описанных Марциалом. Предметом описания Квартиллы служит никто иная, как куртизанка Субура, а Эвкольп принадлежит к типу тех тщеславных поэтов, которыми был переполнен Рим. Хрилис, Цирцея и Филумен — все это действительно существовавшие, не выдуманные типы. Наконец, Тримальхион дает нам яркую характеристику дерзости, низменности чувств и смешного тщеславия выскочки, скороспелого миллионера, который хочет удивить свет пышностью дурного тона и шумной щедростью, чем только возбуждает ненависть своих друзей и гостей. Одним словом, все эти герои не выдуманы, все эти положения взяты из действительности, все это картины с натуры.

Что же касается других сцен оргии, происходивших на празднествах Тримальхиона, то приблизительно то же мы читаем в более сокращенном изложении, у Ювенала, Светония, Тацита и многих других латинских авторов, которые имели смелость разоблачить все те бесчинства, какие происходили в домах патрициев и при дворе Цезарей.

Цицерон в одной из своих речей обозначил все это следующими, почти равнозначущими словами: Libidines, amores, adulteria, convivia, commessationes.

При достигнутых современной наукой успехах существование венерических болезней у народов древности уже не может быть оспариваемо. В предшествующих главах мы показали, что сифилис и бленоррагия уже в глубокой древности были известны в Японии, Китае, Индии и в других странах Азии. Мы привели выше несомненные данные, удостоверяющие частоту венерических болезней у евреев и других народов Востока. Эти болезни, появление которых следует приписать венерическим излишествам и противоестественным половым сношениям, роковым образом распространились и среди греков и римлян, которые усвоили себе извращенные нравы азиатских народов и подобно им предались разгулу проституции. В жарком и влажном климате востока этот разгул привел к заболеваниям, причем впервые заболевания появились у женщин, в сфере утеровагинальной; от женщин же стали заражаться и мужчины.

Нейман[104], изложив свой взгляд на «финикийскую болезнь», продолжает:

«В одном, ложно приписываемом Галену сочинении, мы находим ряд указаний на то, что венерические болезни были хорошо известны древним». Комментируя эти слова, немецкий автор приходит к заключению, что пороки fellator и irrumator были одной из главных причин этих болезней. Развратники обоих полов, предававшиеся порокам этого рода, подвергались поражениям языка, рта и неба. Против них все сатирики направляли самые едкие свои эпиграммы. Эврипид особенно выразительно отметил это явление словом Glossalgia stomergon, т. е. боль языка, причиненная ртом (stoma) и действием (ergon). Язвы гортани[105], по Розенбауму, являются одним из хорошо изученных сифилитических поражений, но этиологическая основа их была плохо понята древними. Ангины Египта и Сирии были результатом порока «fellare». «Отсюда, прибавляет Розенбаум, эти Bubastika Elkea, о которых упоминает вслед за Аэцием Салмазий и которые он считает тождественными с сирийской язвой; уже Геродот упоминает о мистериях Bubastis, происходивших на празднествах Изиды. В приведенном выше термине болезнь носит название только одного места, где она, вероятно, свирепствовала с наибольшей силой, но более или менее часто она встречалась по всей стране» (Аретей).

Что касается злокачественных лишаев, которые греки обозначали «leiken», а римляне именем «atra lues» и «mentagra», то их сифилитический характер вполне очевиден, тем более, что они были заразительны и этиологически были связаны с пороком cunnilingere; излюбленным местом локализации этих лишаев были обыкновенно губы и большая часть лица. Болезнь не всегда ограничивалась кожными железами, но иногда захватывала и волосяные луковицы. Отсюда выпадение волос, а с нею и изъявление покрытых волосами участков кожи, припадки, наступающие с необычайной быстротой. Когда болезнь генерализовывалась и охватывала все тело, она получала название «psora» или «lepra»; это обстоятельство имеет большое значение в истории сифилиса, так как вторичные признаки ускользали от наблюдательности тогдашних врачей. Тем не менее они оставили нам описания признаков и способы лечения болезней половых органов; мы приведем некоторые из этих данных, пользуясь, главным образом, трудами Розенбаума и получим таким образом возможность заключить не только о древности существования венерических болезней, но и об их происхождении из разврата и проституции, как это блестяще доказывает высоко компетентный автор «Сифилиса в древности».

Гонорея. Гонорея получила свое название от gone, — сперма, и reein — течь (по Галену)[106].

Болезнь представляет собой поражение семенных сосудов, (но не половых органов), которые служат только каналами для выделения спермы. Гален[107]. Болезнь бывает двух родов, в зависимости от того, сопровождается ли она эрекцией члена или нет. Гален[108]. Гонорея с эрекцией называлась то сатириазис, то приапизм[109]. Это нечто вроде спазм, поражающих только половой член[110]. Она является следствием избытка жидкостей, особенно, если они густы и плохо смешаны[111]. Впрочем, Павел Эгинский называет приапизмом это спазмолическое состояние полового члена, тогда как именем «сатириазис» он обозначает воспалительное состояние семенных сосудов.