Историк IV века Аммиен-Марцелин[101], нарисовав верную картину римских нравов, показывает до какой степени бесстыдства дошли они. Говоря о потомках наиболее знаменитых и прославленных родов, он пишет:
«Возлежа на высоких колесницах, они обливаются потом под тяжестью одежд, которые, впрочем, настолько легки, что приподымают бахрому и открывают тунику, на которой вышиты фигуры всевозможных животных. Чужеземцы! Идите к ним; они забросают вас расспросами и ласками. Они объезжают улицы, сопровождаемые рабами и шутами… Впереди этих праздных семей выступают закопченные дымом повара, за ними следуют рабы и прихлебатели; шествие замыкают отвратительные евнухи — старые и молодые, с бледными и багровыми лицами.
Когда раба посылают справиться о чьем-нибудь здоровье, он не имеет права войти в жилище, не обмывшись с головы до ног. Ночью единственным убежищем для черни служат таверны или протянутые над местами зрелищ полотна: чернь проводит время в азартных играх в кости или дико забавляется, издавая носом оглушительные звуки.
Богачи отправляются в баню, покрытые шелком и сопровождаемые пятьюдесятью рабами. Едва войдя в комнату для омовений, они кричат: «Где же мои прислужники?» Если здесь случайно находится какая-нибудь старуха, в былое время торговавшая своим телом, они бегут к ней и пристают со своими грязными ласками. Вот вам люди, предки которых объявили порицание сенатору, поцеловавшему свою жену в присутствии дочери!
Отправляясь в летнюю резиденцию или на охоту, или переезжая в жаркие погоды из Путеол в Кайетту в свои разукрашенные шалаши, они обставляют свои путешествия так же, как некогда обставляли их Цезарь и Александр. Муха, севшая на бахрому их позолоченного опахала, или луч солнца, проникший сквозь отверстие в их зонтике, способны привести их в отчаяние. Цинцинат перестал бы считаться бедняком, если бы, оставив диктаторство, стал обрабатывать свои поля, столь же обширные, как пространства, занятые одним лишь дворцом его потомков.
Весь народ не лучше сенаторов; он не носит сандалий на ногах и любит носить громкие имена; народ пьянствует, играет в карты и погружается в разврат: цирк — это его дом, его храм и форум. Старики клянутся своими морщинами и сединами, что республика погибнет, если такой-то наездник не придет первым, ловко взяв препятствие. Привлеченные запахом яств, эти властители мира бросаются в столовую своих хозяев, вслед за женщинами, кричащими, как голодные павлины».
Схоластик Сократ (учитель красноречия), которого цитирует Шатобриан, говорит, что распущенность римской полиции не поддается описанию. Об этом свидетельствует событие, случившееся в царствование Феодосия: императоры воздвигли огромные здания, в которых находились мельницы, моловшие муку и печи, в которых пекли хлеб, предназначенный для раздачи народу. И вот множество кабаков открылось около этих зданий; публичные женщины завлекали сюда прохожих; едва переступив порог, эти жертвы проваливались через люк в подземелья. Они были обречены до конца дней своих оставаться в этих подземельях и вращать жернова; родные этих несчастных никогда не могли узнать, куда они исчезли. Один из солдат Феодосия, попавший в эту западню, с кинжалом бросился на своих тюремщиков, убил их и убежал из этого плена. Феодосий повелел срыть до основания здания, в которых скрывались эти вертепы; он уничтожил также дома терпимости, предназначенные для замужних женщин.
«Обжорство и распутство господствуют везде» — говорит он, — «Законные жены вынуждены находиться среди наложниц, хозяева пользуются своей властью, чтобы заставить своих рабов удовлетворять их желания[102]. Гнусность царит в этих местах, где девушки не могут более оставаться непорочными. Повсюду в городах множество притонов разврата, посещаемых одинаково часто как женщинами из общества, так и женщинами легкого поведения. Они смотрят на этот разврат, как на одну из привилегий своего происхождения, и равно хвастают как своей знатностью, так и непристойностью своего поведения. Девушки-рабыни массами продаются в жертву разврату. Законы рабства содействуют этой гнусной торговле, совершающейся почти открыто на рынках.»
Проституция гетер и куртизанок вносила деморализацию в семью. Знатные куртизанки привлекали к себе отцов семейств, и законным женам, часто приходилось жертвовать честью, чтобы состязаться со своими соперницами в достижении кратковременной благосклонности мужей. Они считают особым счастьем отнять у своих соперниц хоть частицу того фимиама и тех ласк, которыми их мужья осыпают своих любовниц; с этой целью матроны, подобно meretrices, появляются на священных дорогах. Матроны мечтают о том, чтобы иметь такие же носилки, возлежать на таких же богатых подушках и быть окруженными таким же блестящим штатом слуг, как и куртизанки. Они перенимают их моды, подражают их экстравагантным туалетам и, главное, тоже хотят обзавестись любовниками из какого угодно слоя общества, какой угодно профессии: патриций или плебей, поэт или крестьянин, свободный или раб — все равно. Говоря коротко, гетеры и куртизанки создают проституцию матрон. Валькнер говорит об этом следующее: «Прислужницы, сопровождавшие жалкие носилки, на которых они возлежали в самых непристойных позах, удалялись, как только к носилкам приближались женоподобные юноши, effeminati. Пальцы этих юношей сплошь унизаны кольцами, тоги изящно задрапированы, волосы расчесаны и надушены, а лицо испещрено маленькими черными мушками, теми самыми, при помощи которых и наши дамы стараются придать своему лицу пикантность. Здесь же иногда можно было встретить гордых своей силой мужчин, старавшихся костюмом подчеркнуть свое атлетическое телосложение. Их быстрая и воинственная походка представляла собой полный контраст с чопорным видом, медленными, размеренными шагами, с которыми выступали эти юнцы, которые рисуясь своими тщательно завитыми волосами и накрашенными щеками, бросают вокруг себя сладострастные взгляды. К этим двум видам гуляющих принадлежали чаще всего либо гладиаторы, либо рабы. Женщины знатного происхождения иногда выбирали себе любовников именно из этих низших классов общества, когда как молодые и прекрасные их соперницы отказывали мужчинам своего круга, уступая исключительно знати из сенаторов».
Действительно, знатные римлянки выбирали себе любовников чаще всего из тутов, гладиаторов и комедиантов. В своей 6-й сатире Ювенал описал историю этой постыдной проституции, о чем мы, впрочем, уже упоминали в нашем труде «Медицина и нравы древнего Рима». Не щадят римлянок и злые эпиграммы древних поэтов. У Петрония они изображены в таком же виде: они ищут объекта для своей любви исключительно среди подонков общества, так как страсти их вспыхивают только при виде рабов или слуг в подобранных платьях. Другие без ума от гладиатора, запыленного погонщика мулов или гримасничающего на сцене шута. «Моя любовница, — говорит Петроний, — из числа именно таких женщин. Она в сенате совершенно равнодушно проходит мимо первых четырнадцати рядов скамеек, на которых сидят всадники, и подымается в самые верхние ряды амфитеатра, чтобы среди черни найти предмет для удовлетворения своей страсти».
Когда азиатские нравы особенно сильно распространились среди римского общества, римские женщины стали руководиться принципом Аристипа: Vivamus, dum licet esse, bene. Единственной целью их жизни были удовольствия, празднества, цирковые игры, еда и разврат. Столь любимые ими commessationes (пиршества) продолжались с вечера до зари и были настоящими оргиями, находившимися под покровительством Приапа, Комуса, Изиды, Венеры, Волюпий и Любенции и кончавшимися пьянством и развратом до полного изнеможения. День же они посвящали сну и бесстыдным забавам в общественных банях.
Наиболее точную картину пороков и разврата римского народа дают поэты-сатирики и особенно «Сатирикон» Петрония. Здесь мы находим и соперничество двух мужчин, влюбленных в одного и того же гитона; здесь и публичное изнасилование, совершенное этим жалким гитоном над малолетней Паннихис, которая, несмотря на свои семь лет, уже была посвящена в тайны проституции; здесь же отталкивающие сцены между старой колдуньей и разочарованным, импотентным юношей; здесь и пир старого развратника Тримальхиона со всей утонченностью богатства и тщеславия, с чисто животной прожорливостью и разнузданной роскошью. В промежутке между одним блюдом и другим акробаты разыгрывают свои гнусные пантомимы, шуты исполняют какой-нибудь острый, пряный диалог; индийские алмеи, совершенно обнаженные под своими прозрачными плащами, исполняют свои сладострастные танцы, шуты похотливо кривляются, а пирующие замирают в эротических объятиях. Для довершения картины Петроний не забывает описать нам и хозяйку дома Фортунату, законную жену амфитриона; эта матрона предается разврату с Сцинтиллой, женой Габинна, гостя Тримальхиона. Это начинается перед десертом, когда винные пары уже изгнали последний остаток стыда перед гостями.
