— В таком случае я отправлюсь туда на каком-нибудь судне, производящем вербовку туземцев.

— Немыслимо! — вскричал Шелдон. — Там женщинам не место!

— А я все-таки поеду туда, — упрямо повторила она.

— Ни одна порядочная женщина…

— Осторожнее! — предупредила она. — Когда я уеду, то вы пожалеете, что позволили себе так выразиться по моему адресу.

В первый раз в жизни Шелдону случилось так близко соприкоснуться с американским характером в лице этой девушки, с которой волею судеб он теперь очутился под одной крышей. Ему легко могло бы прийти в голову, что все американские девицы похожи на Джен Лэкленд, как две капли воды, однако, у него хватило ума догадаться, что в ее характере преобладают не типичные, а совершенно оригинальные черты. Ее умственная живость и быстрая смена настроений часто огорашивали его, а ее убеждения были так непохожи на те правила поведения, какими должна была бы руководствоваться, по его мнению, всякая женщина ее круга, что он частенько терялся, становился в тупик и не знал, как к этому отнестись. Предвидеть ее слова и поступки не было никакой возможности. Наоборот, он всегда ждал услышать от нее что-нибудь самое необыкновенное. В ее движениях сквозила какая-то истеричность. Обладая бойким и порывистым нравом, она стойко отстаивала свою независимость. Это совершенно не соответствовало его представлению о женщине, рядом с которой находится мужчина. Он не понимал ее взглядов на женское равноправие, фактически проводимых ею при столкновениях с ним, и иной раз им овладевало бессознательное беспокойство при виде этой вынырнувшей при шуме урагана из морской пучины, потерпевшей крушение девицы, со свитой из дюжины полинезийцев, высадившихся у него в Беранде, перед этим грозившей револьвером Эриксону и удивлявшей его теперь своей развязностью и бесцеремонностью. Однако, все это вполне гармонировало как с ее «Баден-Пауэлем», так и с увесистым кольтом. Как бы там ни было, но она — не то, что о ней можно было подумать при первой встрече. И Шелдон не мог этого забыть.

Если бы эта женщина отличалась стрижеными волосами, широкими скулами и неуклюжей фигурой, а не обладала бы столь привлекательной наружностью, — все это было бы в порядке вещей. Но она была полна чисто женственной красоты. Его особенно пленяла ее тяжелая, длинная коса. Она была статной, изящной девушкой, и его так неприятно поражал резкий тон ее громкой команды. Он представлял себе, как она закидывает на шею лошади лассо, и эта картина вызывала в нем неприятное чувство.

Но мисс Лэкленд, кроме того, обладала еще самыми разнообразными способностями. Он удивлялся ее знаниям по части искусства и литературы, но что особенно задевало его за живое, это ее умение крепить паруса, бросать якорь и командовать шхунами в Южных морях. Что же касается поезди на Малаиту, то этот невозможный проект казался ему просто безобразным.

Особенно смущала Шелдона женственность ее натуры. Она умела играть на фортепьяно, и даже лучше, кажется, его сестры, там, на родине, не говоря уже о бедняге Хью, который так отважно барабанил на этом самом инструменте. Когда же она бралась за гитару, напевая плавные, нежные гавайские «гулы», он приходил в совершенный восторг. В эти минуты она становилась очаровательной, и прелести этого чудного создания помогали ему забыть про дневные заботы и позабыть вместе с тем о ее кольте, «Баден-Пауэле» и прочем. Однако, тут же его начинала сверлить мысль: зачем эта девушка строит из себя мужчину и искателя приключений. Любительниц приключений называют авантюристками, и это ему вовсе не нравилось. К тому же Давид Шелдон и сам был не великий охотник до приключений. Он с детства никогда не стремился к таким вещам, и, право, ему трудно было бы теперь решить, какая блажь привела его из Англии на Соломоновы острова.

Шелдону положительно не везло. Создавшееся неловкое положение чересчур резко расходилось с его консервативными взглядами и наклонностями. Беранда, где, кроме него, не было больше ни одного белого человека, по его мнению, — совсем неподходящее место для Джен Лэкленд. Он все время ломал себе голову, куда бы ее отсюда сплавить, и даже попробовал заговорить с ней об этом. На пароход из Австралии нельзя рассчитывать раньше, чем через три недели.

— Я вижу одно, — процедила она в ответ на его слова, — вам неприятно мое присутствие; завтра я уезжаю на вельботе в Тулаги.

— Но ведь я уже вам говорил, что это немыслимо! — воскликнул он. — Там нет ни души. Комиссар уехал в Австралию, и единственный белый человек там, это простой матрос, его третий помощник. Он олицетворяет теперь на Соломоновых островах всю правительственную власть и сторожит там сотню черных арестантов. Это такой болван, который постарается еще оштрафовать вас на пять фунтов стерлингов за то, что вы не прошли через таможню. Это человек совершенно неотесанный, и я настойчиво повторяю, что вам туда ехать немыслимо.

— А если в Гувуту? — спросила она.

Он только махнул рукой.

— Там нет ничего, кроме болотной лихорадки и пяти белых, которые пьют целый день без просыпу. Я вас туда не пущу.

— Благодарю покорно, — проговорила Джен невозмутимым тоном. — Пора собираться. Вайсбери! Пошли-ка ко мне Ноа-Ноа.

Ноа-Ноа был у нее старшим матросом; он служил боцманом на «Мьеле».

— Куда вы? Куда вы? — взмолился Шелдон. — Постой, Вайсбери!

— Я немедленно отправляюсь в Гувуту!

— Но я не согласен пустить вас.

— Потому-то я и поеду. Вы позволяете себе говорить со мной таким тоном, которого я не переношу.

— Что такое? — Он не мог понять, почему она так рассердилась. — Если я вас чем-нибудь невольно обидел…

— Вайсбери! Ступай же, тебе говорят, позови сюда фелла Ноа-Ноа! — топнула Джен.

Чернокожий двинулся исполнять приказание.

— Вайсбери, ни с места, или я размозжу тебе череп! Я настаиваю на объяснении, мисс Лэкленд! Скажите на милость, чем я провинился перед вами?

— Вы воображаете, вы смеете… — она поперхнулась и невольно замолкла.

Шелдон совершенно опешил.

— Признаюсь откровенно, от всего этого у меня голова идет кругом, — произнес он. — Объясните же, наконец, поясней!

— Я, кажется, выражаюсь достаточно ясно, и в этом отношении не уступаю вам. Ведь вы же позволили себе заявить, что не пустите меня ехать в Гувуту.

— А что же тут такого?

— А то, что вы не в праве позволять или запрещать мне что бы то ни было, и никто другой не имеет на это ни малейшего права. Я не маленькая, не нуждаюсь в опеке и не за тем приехала на Соломоновы острова, чтобы найти здесь няньку.

— Но долг каждого джентльмена быть заступником женщины.

— Я не принадлежу к числу тех, которые в этом нуждаются. Надеюсь, вы разрешите мне послать вашего прислужника за Ноа-Ноа. Я намерена распорядиться, чтобы спустили вельбот. Или мне самой прикажете идти за ним?

Они выпрямились оба и стояли друг перед другом: она с пылающим лицом и злыми глазами, а он — растерянный, взволнованный и огорченный.

Черный слуга застыл на месте, как каменное изваяние, и безучастно наблюдал этих непонятных белых людей. Ему мерещилась в это время родная деревушка, заброшенная в зеленых джунглях Малаиты, соломенные хижины и голубой дымок на сером фоне скалистых гор.

— Надеюсь все-таки, что благоразумие удержит вас от подобного предприятия! — рискнул сказать Шелдон.

— Вы опять за свое! — вспыхнула она.

— Вы меня не так поняли. — Он говорил многозначительно и с расстановкой. — Мои слова о том, что я вас не пущу, — это только известный способ выражения. Разумеется, я не ваша гувернантка. Можете себе отправляться куда вам угодно: в Гувуту… — «или ко всем чертям», чуть было не сорвалось у него с языка. — Меня это огорчает, вот и все. Очень жаль, если мои слова вас задели. Но, подумайте, ведь я англичанин.

Джен улыбнулась и опустилась в кресло.

— Я немного погорячилась, — призналась она. — Понимаете, я не выношу никаких приказаний. Я всегда упорно отстаивала свою независимость. Это мое больное место, когда господа самозваные властители мира берутся указывать мне, что я должна и чего не должна делать. Вайсбери! Пошел на кухню и не надо звать Ноа-Ноа. Как же мне теперь поступить и что делать, мистер Шелдон? Вы не хотите, чтобы я здесь оставалась, но скажите, куда же мне деться?