Мы ушли и вернулись. Снова очутились в собственном теле, но стали другими. Обрели возможности, которых больше ни у кого нет. И мы постигаем их, познаем самих себя. Каждый из нас прошел Грань, каждый видел собственную смерть.

  И теперь мы живем для того, чтобы не покинуть этот мир безвестными, не провалиться в небытие серой пылью, забытой всеми на древнем кладбище. Наши имена будут помнить и чтить. Наши деяния - пытаться повторить. Наши слова будут цитировать. А нас самих - возможно, будут любить или проклинать, но равнодушных не останется. Мы слишком хорошо умеем воздействовать на эмоции.

  И потому нам так легко сойти с ума, потерять все, не в силах справиться с внешними обстоятельствами. Ибо талант - это далеко не все, что нужно в жизни. Да, мы многое можем, чего не могут люди. Но сколько в этом мире непризнанных гениев? Скольких слава настигла только после смерти? Потому что против таланта бетонной стеной встает система. Непонимание. Привычка жить как положено, косность мышления. Люди просто не могут мыслить нашими категориями. Это как слепому объяснять, что такое облака.

  Потому что мы все-таки не совсем люди. Мы все вернулись оттуда, где воздух пахнет небытием. Мы умирали и возрождались в стране, где смерть стояла за каждым углом. Она призывно махала костистой лапкой, подготовив свою косицу для богатой жатвы.

  Умирали совсем молодые парни - одних костлявая толкала на пули в бесконечных разборках. Других из банальной зависти громили бывшие коммунисты. Стародумы не могли перестроиться вместе с перестройкой, косность ума не позволяла. Все на что им хватало фантазии, вышибить мозги какому-нибудь чересчур умному щенку, отхватившему вовремя от некогда народных достояний. Как же, семьдесят лет ты считал себя частью великого народа, обладателем всех благ и богатств щедрого союза, а тут трах-тибидох, и огорожено - поди прочь, энто нынче уже частная собственность. Не можи трожить.

  Смерть воодушевленно косила жизни. А Грань давилась свежими душами и отплевывалась, не в силах пережевать слишком обильную трапезу. И тех, кого она выплюнула обратно, стали называть энергетами. Мы были теми, кто пришел из-за Грани. Оттуда, где заканчивается жизнь и откуда по-хорошему не возвращаются".

   Цит. Василиса Орлова, "Энергетические вампиры. Теория. Практика. Работа". Изд-во "GEM".

  Сашка Курин был романтиком. Поэтому при любых перебросках обязательно старался пялиться в окно, чтобы рассмотреть окружающие пейзажи. Он был уже по своим понятиям взрослым, потому как с отличием окончил институт, обзавелся молодой женой и годовалым сыном, и даже краешком глаза увидел Афган на последней стадии агонического пыла в восемьдесят девятом. И все еще не мог нахлебаться полной ложкой того, что вбивали в его кудрявую да чернявую башку родители-военные. Честь офицера, боевое крещение, Родина...

  Сашка Курин еще не врубался, что начало девяностых - это не та армия, про которую двадцать лет назад втолковывал ему отец. Девяностые только начинались, и еще не пахли кровью и порохом так, что тошнило даже самых стойких. Только особо чуткие понимали, что это начало - одновременно конец эпохи. Той эпохи, когда слово Родина писали с большой буквы и придавали какое-то значение слову честь.

  Сашка Курин вообще об этом не задумывался, жил в своем уютном мирке и грезил о военной карьере. А сейчас и вовсе ни о чем не грезил, сейчас просто смотрел на облака. Важные такие, кучевые.

  Капитан, сидевший рядом, подобных созерцаний не понимал. Посмотрите, елки-палки, такой бугай здоровенный, а, поди ж ты, романтик. Небом любуется. Ему самому, комвзводу, было до чертиков страшно. Ибо машинка уже вихлялась в воздухе, натужно гудела, кромсая облака, и, не к ночи будет помянуто, дышала на ладан. Тьфу-тьфу, что б ее, да не сглазить. А этот пусть себе таращится, если так хочет. Куда их везут - половина полетит назад уже без возможности что-то разглядывать. В цинковых гробах смотровых отверстий не предусмотрено.

  Как бишь его, лейтеху-то этого, Санька Курин. Одно название - офицер. Салажонок, такой же, как весь его долбанный взвод. Необстрелянный. Даром что побывал в Афгане. Что он там увидеть-то успел? На две недели нос сунул в эти дебри - и получил приказ выметаться вместе со всеми. Но теперь-то вся каша только заваривается. И комвзвод всей своей тренированной чуйкой ощущал - каша эта будет с мясом.

  Бойцов ему и выдали - курам на смех. Пальцем деланной Российской Федерации именно это и было нужно - устроить показательный цирк с самым любимым аттракционом всех зрителей - звезданется вертушка с неба или приземлится? Как воздушные гимнасты без страховки. Посмотреть на такое - любо-дорого. И начинку в это ржавое ведро с болтами надо засунуть соответствующую, чтобы не жалко было ронять.

  Его самого, комвзвода, уже давно списали и пометили крестиком в графе "убытки". Капитан на этот счет иллюзий не питал, ему как раз хватало мозгов понять, куда и на кой черт их отправили. Все они тут - парное мясо для той самой каши, которую политосы крепко заварили. И этим мясом сейчас будут щедро кормить места, которые впоследствии корректные журналюги будут называть "горячим точками". Действительно, горячо внизу будет. Вон, огни горят, уже готовые поджарить свежатинку.

  А солдатики высоких политических соображений не понимали. Куда их везут - даже не догадывались. Поэтому беззаботно перекидывались анекдотами и скабрезными байками, почесывались и - вот как этот верзила-лейтеха, утыкались лбом в стекло, облачка разглядывали.

  Комвзвод обо всем рассудил верно. Кроме одного. Этого романтика-верзилу воспитывал династический офицер. И воспитывал жестко, порой до кровавых ран. Так, что мать всхлипывала и дрожащими руками прижигала зеленкой исполосованную ремнем задницу сына. А тот зубы стискивал и молчал. Он умел терпеть боль, и знал, зачем его бьют. Он не будет штабной крысой, сидящей в пропахшем сигаретами кабинете. Он будет таким же, как отец, боевым офицером Родины. Украшенный шрамами, убеленный сединами и умеющий драться, стиснув зубы, до последней капли крови.

  Комвзвод не знал и того, что за несчастные две недели в Афгане Сашка Курин не только пороха нюхнул. Он в таких местах побывал, откуда живыми уходят только везучие. И то, что сейчас на облака смотрит - так это ничего. Минутная готовность, и все изменится. Не будет салажонка, будет боец.

  Санька Курин подхватил автомат и приготовился к работе. Комвзвод все внимание отдавал другим солдатам, менее собранным и спокойным. Кому-то надо было дать направляющего пинка, кому-то врезать по роже, на войне без сантиментов. Потому на Курина он не смотрел. А и смотреть было не на что. Боец готовился к работе. К обычной работе, обычно готовился. Он был романтиком, но не дураком. Отец ему очень хорошо объяснил, что такое война, и чем там пахнет. Курин понимал, куда их привезли и зачем. Он был в Афгане. Недолгих две недели. Но кто сказал, что это был курорт? Агония войны и его зацепила судорожной хваткой за горло. Так, что он еще полгода отдышаться пытался. Зато сейчас готов морально - и оставалось подготовиться только физически. Настроиться, уйти в себя и сосредоточиться. Через несколько секунд его мозг начнет вырабатывать нужные дозы адреналина и чего-то еще. В глазах появится бешеный огонь, в руках - непоколебимая сила. Мышцы перестанут быть мясом. Они нальются жидкой сталью. Потому что мясо здесь и сейчас будут жарить.

  И все приготовления не пропали даром - дальше могло происходить все что угодно, Курин был уже в том состоянии, в котором по барабану все.

  Только так, выключив сознание и эмоции, можно работать на территории горячих точек. Нельзя смотреть, нельзя думать. Только палить, пока есть патроны. И не разбираться, в кого палишь, кто перед тобой - старик, ребенок, женщина или еще какой божий одуванчик. На войне все просто - жалеть никого нельзя. Дети, не вынимая изо рта леденцов, косили глазом в прицел винтовки. Беременная девка могла спокойно обвешаться тротилом и подорвать к чертовой матери всех по периметру сто метров во славу аллаха.