Первое письмо Виолы просто, сдержанно. Она писала из местечка Рошлоу, сообщая, что сняла здесь бунгало, что встретит Джона на близлежащей станции, в десяти милях от ее жилища.

Ехать пришлось степью, обдуваемой морским ветром… Вдоль проселочных дорог изгороди еще тяжелели цветущей жимолостью и терновником, розовели вьюнками.

— Надеюсь, тебе понравится бунгало, — сказала Виола, — я жила в нем когда-то много лет назад. Там, кроме нас, будут жить только сторож из «Гейдона», старый Мартин и его жена. О, Джон, как нам будет хорошо!

Она вдруг быстро поцеловала его сквозь вуаль.

А Джон под сдержанным видом таил трепетную радость. Здесь, в деревне, наедине с ним, Виола казалась такой близкой, своей, все сомнения и недовольство собой слетели с его души. Исчезло и ощущение, что он делает что-то недозволенное, что жизнь дает ему желанную радость при таких условиях, которые умаляют ценность дара. Он стал проще, естественнее. И все это — было влияние Виолы.

Она пережила уже все то, что сейчас мучило Джона: оно пронеслось над ней, как буря. И теперь, пережив, быстро угадывала каждое ощущение Джона и силилась помочь ему восторжествовать над этими ощущениями.

Виола для того уехала в Корнуэлль, чтобы избавить Джона от колебаний и от неприятной обязанности, которую в таких случаях считает долгом брать на себя мужчина. Она сказала себе: я этого хотела, я и устрою все и постараюсь, чтобы это вышло прекрасно.

Она ни на минуту не переставала считать, что формальная вина за последствия падает на нее. Но успокаивала себя тем, что «в конце концов честно расплатится». Ни одной женщине, хотя она в этом не признается, не легко нарушать условности, к которым привыкла, утратить уважение людей, которых даже не знаешь, но за чьим одобрением невольно тянешься.

— Ну, что же, — говорила себе Виола, — никакая цена не высока, когда расплачиваешься за такое счастье. Ведь если я причиняю зло, то только себе самой. Кто может учесть, сколько эгоизма иной раз в самоотречении!? Но если есть жертва, которой не разделяет с нами любимый, то она будет моим искуплением.

— Там, за скалами, есть славный маленький пляж, весь покрытый золотистыми раковинками, — сказала она Джону после обеда. — Спустимся вниз, хорошо? Можно вообразить, что ищешь обетованную землю — ужасно люблю бродить по незнакомым местам.

Они шли рука об руку через поля, где цветы пылали в последних лучах заката, как маленькие цветные лампочки; потом — по тропинке, которая вела вниз, к бухте.

Было еще достаточно светло, и сверху был хорошо виден золотой пляж со светлой бахромой лениво журчавших волн. Море было неподвижно. На скале жалобно кричала чайка.

— Посидим здесь наверху, скалы еще теплые от солнца, — предложила Виола.

Джон послушно сел и, после ее напоминания, закурил папиросу. Виола же стояла немного впереди. Вдруг она опустилась подле Джона на колени и, взяв его свободную руку, приложила ее к своему горлу.

— Джон, быть может, я делаю огромную ошибку и порчу твою жизнь. Может быть, и сейчас у тебя шевелится хоть тень сожаления, что я заставила тебя выбирать… что я захотела соединить наши жизни. Ты, мне кажется, из тех, кто хочет гордиться той, которую любит. Если со мной это невозможно… помни… помни, что…

— Виола?! Опять? В тот день, когда я разлюблю тебя, я и жизнь разлюблю. Ты — все в ней. Не смогу гордиться тобой? Да я бы, если бы мог, заставил весь мир пасть перед тобой ниц.

Тень исчезла с лица Виолы. Она снова оперлась об руку Джона, и они пошли обратно к роще.

Выплыла желтая, как мед, луна — и золотая дорожка побежала по поверхности моря.

В гостиной трещали поленья в камине. Виола присела у огня на пол и стала греть руки. Они были одни с Джоном. В открытое окно доносился шелест прибоя.

Старый Мартин сказал из-за двери, что все заперто и он идет спать. Пожелал им спокойной ночи.

А они продолжали сидеть на ковре у камина и разговаривать. Время шло. Откуда-то донесся бой часов. Виола нагнулась к лежавшей у нее на коленях голове Джона.

— Мир засыпает, мой мальчик.

Он приподнялся и привлек ее к себе.

— А те, кто любят, не спят, — шепнул он страстно, — любовь никогда не засыпает…

Просто удивительно, до чего быстро осваиваешься с той или иной обстановкой в жизни. И чем счастливее она, тем быстрее с ней «срастаешься».

К концу первого месяца пребывания в Корнуэлле Джону уже казалось, что они с Виолой всегда жили вместе. Она оставалась для него, любовника, все той же чудесной загадкой, но в обыденной жизни была уже до мелочей знакома и близка.

Заботы материальные не нарушали их блаженства. Планы сменялись планами. Они совершали прогулки пешком или в автомобиле. Джон играл в гольф, плавал.

Газеты — вот единственное, что связывало их с миром и напоминало о реальном будущем. Джону предстояло завоевывать избирательный район Фельвуд и, к великому неудовольствию, он узнал из газет, что придется ехать туда раньше, чем он рассчитывал.

— Ты что намерена делать, когда я уеду? — немного смущенно спросил он у Виолы.

— Я, — отвечала она весело, — намерена снять себе домик вблизи города, А твои планы каковы, мой друг?

— Поселюсь вместе с Марксом или, может быть, с Чипом, — начал было Джон беспечным тоном, но не выдержал роли и закончил с отчаянием: — Нет, в самом деле, Ви, как ты будешь жить?! Я хочу сказать — когда мы вернемся из Фельвуда в Лондон и все будут против нас.

— Тогда, мой дорогой, мы снимем дом за городом, где один из нас будет жить всю неделю, а другой приезжать, когда сможет улучить время… или когда почувствует, что ему этого хочется!

— Это — одно и то же, — заметил лаконично Джон. — Но послушай… ты вправду думаешь так сделать?

— А что же другое я могу?..

— Так, значит, ты решила… совсем отказаться от прежней жизни?

Он не мог не удивляться ей. Виола засмеялась, уловив выражение его лица.

— Вернуться к этому прежнему бессмысленному существованию, где не было тебя — значило бы совсем отказаться от жизни!

— Люди будут гнусно относиться к тебе, — проронил Джон мрачно.

— Вы сказали истинную правду, мой повелитель! Но что же из этого? Глупый ты мой, родной мальчик, что значит этот пустяк в сравнении с радостью ожидать тебя, готовить все для тебя…

Она толкнула его в кресло и, присев на ручку, прижалась щекой к его щеке.

— Вот послушай, как я придумала: поселюсь в Сэррее, я уже присмотрела там домик, он в стороне от дороги, но это ничего, у нас ведь есть автомобиль. Милый, я уже мысленно и меблировала его и даже все распределила. Рабочая комната для тебя, общая комната и комната только для нас двоих, где все твои вещи будут ожидать тебя и сто раз в день напоминать мне о твоем приезде. Мартин и его жена будут прислуживать нам. А те месяцы, когда парламент не заседает и тебе не надо будет преобразовывать Англию, мы будем проводить за границей или уезжать сюда. Ты должен согласиться, Джон, должен!

Джон заглянул ей в глаза.

— Так значит, ты меня так любишь? — Он даже побледнел от волнения.

Виола попробовала пошутить над его торжественной серьезностью.

— То есть как это «так», мой недоверчивый друг?

Джон припал головой к ее руке, прижимая ее к себе, как бы желая удостовериться, что она с ним. В его лице было что-то такое, что шутка замерла на губах Виолы.

— Разве ты этого не знал? — промолвила она тихо, но горячо. — Да именно так люблю — и хочу отойти от общества уже хотя бы только затем, чтобы постигнуть, как много ты один значишь для меня. Говорят, глупо со стороны женщины постоянно твердить о своей любви, говорят, что она тогда скоро надоест мужчине. Что же, пускай надоем, а все-таки скажу тебе, возлюбленный, что обожаю тебя, хочу быть только твоей, что нет у меня иных желаний, кроме желания дать тебе радость. И нет вещи на свете, которой бы я не сделала ради твоего счастья. Если это грех — так любить, значит, я уже до смерти не перестану грешить. О, Джон, что ты сделал со мной, какой пожар зажег в моей душе?