Облегчив себя таким лаконичным сообщением, он набил рот ветчиной и яйцами.

— Смена кабинета, — объяснил Чип Джону. — И в связи с вопросом о Триполи.

— Мы все снимаемся с якоря, — продолжал Дерри. — Я, во всяком случае, еду в Лондон во вторник, мои каникулы окончились.

Джон, обжигая рот кофе, был занят только одной мыслью: какой удобный случай получить назначение, прочно устроиться, — если только лорд Кэрлью сумеет помочь ему!

Теперь от Коррэта не будет пользы. Произойдет основательная чистка, и влияние приобретут новые люди.

Джон просто трепетал от возбуждения, но ждал, пока появится Кэрлью, чтобы переговорить с ним.

Лорд Кэрлью прошел через всю комнату, подняв красивую седую голову и неся в худощавых руках целую кипу газет.

— А, Теннент! — сказал он любезно. — Доброе утро! — И заговорил о предполагавшемся на сегодня пикнике.

Джон ожидал, горя нетерпением узнать, обсудить то, что его интересовало. Наконец, лорд Кэрлью сказал спокойно:

— Боюсь, что наш отдых здесь придется завтра закончить. Просматривали газеты?

Он протянул одну из них Джону. Это был итальянский листок «Обсерватор».

— Здесь только телеграмма Райтера. Но я телеграфно запросил Лондон о подробностях.

— Что все это означает? Чем оно может закончиться, сэр? — спросил Джон, пробежав сообщение в газете.

Он остановился возле лорда Кэрлью на террасе с руками в карманах, стараясь не выказывать волнения.

— Настоящий кризис есть начало конца, — сказал лорд Кэрлью. — «А там — потоп», я полагаю, — улыбнулся он, цитируя знаменитую фразу Людовика. — Думаю, впрочем, что мы еще вернемся к власти. Но это, конечно, рискованная игра. Нам необходима помощь. Столько людей выбыло из строя. Война с бурами, осложнения в Египте, — это отнимало у нас каждый раз какого-нибудь способного человека. Нынче все очень неустойчиво и неопределенно, а каждому, естественно, хочется сохранить место.

— Конечно, — подтвердил Джон.

Когда Кэрлью вернулся в комнату, Джон долго еще шагал по террасе, а в мозгу его так и бурлили честолюбивые мысли, заманчивые картины.

Не будь этого падения министерства, ему, может быть, пришлось бы целые годы «выжидать» начала своей карьеры. Теперь не придется. Каким-нибудь путем он получит подходящее назначение, не одно, так другое!

Он бросал папиросу за папиросой, забывая даже закурить их.

Он мог бы предложить свои услуги лорду Кэрлью — ради любви к делу, без надежды выдвинуться. С точки зрения такого человека, как Кэрлью, участие в «работе для страны» — достаточное удовлетворение.

Ему и в голову не придет, что можно требовать или даже только ожидать от него, чтобы он употребил свое влияние для чьих-либо личных целей.

…Да, ради постороннего, ради человека, не имеющего никаких прав на его поддержку… Но если…

Джон остановился. Глаза его сузились так, что видна была только сверкающая, как сталь, голубая полоска между короткими густыми ресницами.

Все его возбуждение в этот момент вылилось в какой-то экстаз нежности к Кэролайн.

Его лицо горело. Воспоминания о вчерашнем вечере нахлынули волной блаженства и все затопили.

А что, если она и вправду любит его?! И захочет стать его женой?!

«Господи, какая жизнь, какое блестящее будущее! Чего бы мы ни добились вдвоем!» — говорил он себе.

Джон верил в себя, но в нем не было наглого самодовольства. И о согласии Кэролайн он думал без уверенности.

Он говорил с Чипом весьма легким и уверенным тоном, но теперь при свете дня и после всех событий — независимая, своевольная Кэролайн с ее великолепным пренебрежением ко всему, кроме собственной особы, казалась совсем не такой уж легко досягаемой для него.

Если решиться попытать счастья, то надо собраться с духом и сделать это поскорее. Отчего бы не сейчас?

Ему передалось ликующее настроение этого ослепительного дня, смеявшихся и шумевших на улице людей, радужных переливов воды на солнце.

Он отправился в город и купил фиалок и роз, целую груду, и послал их Кэролайн через ее горничную.

«Не спуститесь ли вы на террасу поболтать со мной?» — написал он.

Горничная вернулась с ответом, что мисс Кэролайн придет вниз приблизительно через час.

Целый час!

Джон снова вышел, накупил газет, французских и итальянских, и попытался читать их. Но он так нервничал, что не мог ни на чем сосредоточиться. Каждый звук шагов заставлял его вздрагивать и подымать глаза.

В нем просыпался безотчетный страх при мысли об утрате свободы, об оседлости, обо всем, что станет неизбежным, если Кэролайн скажет ему, что любит его.

И внезапно большая усталость и безразличие сошли на Джона. Все его желания как будто выдохлись, выдохлась душа, сразу посерело все впереди.

Все мечты казались бесконечно далекими, и он словно очутился в незнакомом месте, где все — враждебно.

«Но ведь я никого другого не любил еще, — уговаривал он себя, удивляясь, что ему так тяжело. — Откуда же эта уверенность, что что-то не так, что чего-то не хватает?»

Он поднял глаза от газеты и увидел подходившую к нему Кэролайн. В тот же миг все сомнения исчезли.

Обладать таким прелестным существом, — разве этого недостаточно, даже если бы у нее и не было влиятельного отца?

Она лениво усмехалась ему, стоя с открытой головой на самом солнцепеке. Все в ней словно заимствовало у солнечных лучей их блеск: матовая, как слоновая кость, кожа, пунцовые губы, золотистые волосы, изумительно ясные серые глаза. Широкое белое платье с узкой опушкой из соболя вокруг квадратного выреза у шеи походило на средневековый костюм, прелестные туфельки, красные с золотом, довершали впечатление.

— Зачем я вам понадобилась? — спросила она.

Джон встал ей навстречу.

— Неужели вы не догадываетесь? — сказал он чуть слышно. — Мне кажется, это нетрудно.

Она все еще улыбалась, но тут, совсем неожиданно, Джон заметил, как дрожат ее руки, и понял, что она любит его.

Однако он не испытывал восторженной радости. Какая-то странная вялость держала его в плену. Он взял белые тонкие руки Кэролайн, и на миг ему почудилось, что держит за белые крылья бьющуюся птицу, которую он сейчас выпустит — и она улетит.

Почти беззвучно он промолвил:

— Кэро, я вас люблю. Согласны ли вы выйти за меня замуж?

Вокруг них в жарких лучах солнца все, казалось, замерло, ожидая, вслушиваясь.

— Отчего не выйти? — сказала она как будто спокойно и непринужденно, но с невольной ноткой торжественности. — Только вам нельзя поцеловать меня здесь, — добавила она. — А мне хочется, чтобы вы меня поцеловали, слышите?

Он последовал за нею, чувствуя себя каким-то идиотом при этих приготовлениях к поцелую. Они вместе прошли в собственную гостиную Кэро.

Круглые подушки из черного шелка были разбросаны на оттоманке, покрытой небрежно брошенным изумрудно-зеленым покрывалом. Все вазы были полны цветов, а занавеси на окнах спущены настолько, что скрывали дома, так что видна была только зеленая, как нефрит, вода канала, сверкавшая на солнце.

— Обожаемый мой глупыш, подойдите же и поцелуйте меня и не смотрите так испуганно, — сказала Кэролайн. Она смеялась, но глаза ее взволнованно и страстно смотрели на Джона.

Он подошел, все еще чувствуя себя ужасно глупо, и, встав на колени у оттоманки, обнял Кэро. Она же в страстном порыве вдруг обхватила обеими руками его голову.

— Люблю, слышишь? Люблю тебя, — услышал Джон ее шепот.

Она наклонилась и стала крепко целовать его, и огонь этих поцелуев разогнал странное оцепенение, владевшее Джоном. Это в первый раз он целовал и его целовали так.

— Неужели же мне предстоит любить и ласкать за двоих? — яростно прошептала вдруг Кэролайн. — О, ты, холодный влюбленный, люби меня так, как я мечтала быть любимой!

Задетый за живое этими словами, он схватил ее в объятия, безжалостно прижал к себе, целуя без передышки, чуть не в исступлении.